Трое в подводной лодке, не считая собаки
Шрифт:
Брюс сник. Дело было именно так. Меншикову сейчас не до того.
– Ладно, - резюмировал он, - приходите ко мне завтра.
Эту фразу все поняли правильно - как предложение раскланяться.
Два дня спустя, этак на пятый день после Крещения, когда все гулящие пришли в себя и им можно было бы без опаски появляться в присутствии, Фёдор Матвеевич Апраксин размышлял о разном. Беспокойство вызывал тот самый разговор у императрицы, про меховые промыслы в Охотском море. Екатерина, будучи нетрезвой, не сообразила приказать найти первоисточник, а Апраксин не стал искать себе дополнительной работы. Фёдор Матвеевич позже задумался, а откуда, собственно, у князя Мещерского такие странные гости, потом отмёл эти
Екатерина демонстрировала все признаки старческого склероза, то есть дела минувших дней помнились лучше, нежели, да ещё и усугублённые красненьким, дела вчерашние. Так что шутка про апачского князца быстро забылась, но верный Апраксин уже собирался отправлять гонца к Берингу, и к Тобольскому воеводе, чтоб выдал в сопровождение письма две роты солдат и толкового поручика. Но решил для начала переговорить с Мещерским. Вспомнил Соймонова, и его слова, обращённые к Петру Алексеевичу: "А как вашему величеству известно, сибирские восточные места и особливо Камчатка от всех тех мест и филиппинских и нипонских островов до самой Америки по западному берегу не в дальнем расстоянии найтиться можно. И потому много б способнее и безубыточнее российским мореплавателям до тех мест доходить возможно было против того, сколько ныне европейцы почти целые полкруга обходить принуждены". Второй причиной задержки была старая обида.
Обида на Меншикова за то, что Фёдора Матвеевича обошли в 1704 году и не приняли в монопольное компанейство по добыче морского зверя, не стихла и до сих пор. Хотя, кого-кого, а его-то должны были взять. Но ничего, проиграл тогда, отыграюсь сейчас. И это желание подкреплялось хорошо скрываемой ревностью к Меншикову - в том числе и за практическую узурпацию власти. Хотелось получить доступ к тем богатствам, что описывал неизвестный гость Мещерского.
"Морских солдатиков можно ещё послать, две роты, с верным человеком", - размышлял Апраксин, - "тех, которые не относятся к Военной коллегии. Найти подходящего корабельного мастера, да чтоб построил корабли сообразно обстоятельствам, а не указу". Мысли блуждали в самых приятственных направлениях. Фёдор Матвеевич уже было собрался навестить Мещерских, как явился с обер-секретарь Тормасов. Доложил, что поступила странная челобитная от дворянина Романова и что с ней делать - неизвестно, ибо прецедент был всего один - с пастором Глюком, и то его решал лично вечныя и блаженныя памяти государь Пётр Алексеевич. Действительно, просьб о создании частных арифметических школ и гимназий в Адмиралтейств-коллегию ранее не поступало.
– Ты иди, Иван Афанасьевич, - сказал Фёдор Матвеевич, - я поразмыслю позже. И вели там, чтобы экипаж подавали, устал что-то я, домой поеду. А по Романову наведи справки, да отпиши ему срочно, пусть явится.
Конечно же, старая проститутка Крамер наверняка донесла Меншикову про тот разговор, а Светлейший ревностно следил за тем, чтобы никто не покусился на его прерогативы, в том числе и по способам обогащения. Поэтому надо и свои тайны поберечь.
В средине января, когда внезапно похолодало, и мерзкий ветер с Невы так и норовил выдуть остатки тепла из-под тощей епанчи, в сторону Васильевского острова скакал курьер. Вёз он пакеты из Сената и Военной коллегии Светлейшему князю Александру Даниловичу Меншикову. Навстречу ему, из-за поворота, проскакал чей-то мальчонка, видать хозяева послали по делам. Не успел курьер моргнуть глазом, как в тот же момент потерял сознание от сильного удара в голову. Когда он очнулся, сквозь мутный туман в глазах маячила борода какого-то мужика.
– Барин! Барин! Неужто сомлел?
– Сумка, сумка где?
– спросил курьер.
– Вот сумка ваша. Неужто лихие люди позарились на государева человека?
– продолжал бормотать мужик.
– Все гумаги разбросали.
Пакеты собрали. Курьер с дрожью в руках пересчитал - слава богу, все
– Робингуды мы с тобой, Мыш, солнцем палимые, - сообщил Костя пацану, отдирая накладную бороду, - благородные разбойники, без страха и упрёка. Все нормальные люди под себя гребут, а мы - от себя подкладываем. Жаль, оценить некому.
Мыш аккуратно укладывал в сумку кожаный ремешок с привязанным к нему мешочком с дробью.
А с утра фактический правитель России читал почту.
"Светлейший Князь Александра Данилович, отец родной и благодетель богу молимся, чтоб не покинул ты нас своими милостями..." - так, это пропустить. Пробежался по тексту, это какой-то пасквиль на Акинфия Демидова. Всё пишут завистники, нет никакого покоя. Хотел было откинуть письмо в сторону, но глаз зацепился за написанное: "Похвалялся, что граф Апраксин у Ея Величества испросит дворянство... и вовсе Алексашке никакой веры нет... Баял де Алексашка будет у меня на посылках, вот где он у меня - в кулаке!".
Побагровел Данилыч от возмущения, закашлялся.
Дворянство ему, значит! На посылках я у него, значит, буду. Прав был государь, эту семейку на коротком поводке надо держать, да в железном ошейнике и в двух намордниках. Так и норовят руку откусить. Не зря ведь дворянство Петр Алексеевич им дал, да недодал, грамоту дворянскую не выписал. А они, значит, теперь по новой, не мытьём, значит, так катаньем. Ах, вор и разбойник! Вот, значит, как! Одной рукой даёт, а в другой камень держит! Были, были у Светлейшего делишки с Акинфием, да такие делишки, что, прознай о них в своё время Пётр, висели бы они на одном суку. И тут такой удар от верного, как ему казалось, подельника. Возможно и не поверил бы таким наветам, выкинул бы письмо, как и раньше выкидывал, но Светлейший знал Демидова, что у того амбиции простираются очень далеко. Ничуть не меньше, чем у него самого.
Схватил письмо и ещё раз прочитал, продолжая яриться. Так, Апраксину - пять тысяч, Макарову - три тысячи, и ему, Меншикову, три тысячи! Это его возмутило более, чем пожелание Акинфия иметь у себя в услужении самого князя, что его цена - как Макарову. "А более того князюшке не давать, не стоит он того, все равно скоро будет мне сапоги чистить..." А ещё было написано, что, подлец, дескать, Акинфий, за теми медными рудниками, что он просил, скрывает рудники серебряные и золотые. "Твой верный раб по гроб жизни Васисуалий Лоханкин". Кто таков Лоханкин, Александр Данилыч вспомнить не смог, да мало ли у него рабов? Всех и не упомнишь.
С ненавистью открыл вчерашнее письмо от Демидова. "...мое прошение в Берг-коллегии о даче нам Лапаевских казенных заводов со крестьяны, токмо и поныне на то резолюции я не получил..." И не получишь! В раздражении смял и бросил на пол письмо. Двуличный мерзавец! Ярость его достигла крайнего предела, пришлось секретарю звать лекаря, отворять князю кровь.
Светлейший, конечно же, не знал, что эпистолярная лихорадка поразила в тот же день не только Лоханкина. Хлестаков, Балаганов, Воробьянинов и другие, не менее уважаемые люди, тоже писали письма своим адресатам, с различием в мелких деталях, но с двумя неизменными тезисами: Акинфий на всех клал с прибором, и руда змеиногорских рудников содержит, помимо меди, третью часть серебра.
За Лоханкина отработал найденный Костей в каком-то притоне бывший писарь какого-то приказа, редкостный ханыга, пропивший всё, кроме перьев и чернильницы. Правда, похож он был больше на беглого попа-расстригу, чем на человека, но дела это не меняло. Подвизался тот на писании всяких челобитных и прошений от неграмотных, чем и снискал себе славу человека, пишущего в любом состоянии. Костя восхитился им - мастерство, воистину, не пропьёшь. Нанял его на пару дней, чтоб написал то, что нужно, со всякими там ятями и юсами. Чуть позже, подделывая почерк, вписал имена получателей.