Трое за границей
Шрифт:
Для большей безопасности я положил шарики в шляпу, а шляпу положил на крыльцо. Признаю, что это было неблагоразумно. Собственно говоря, это было глупо. Как правило, мозги у меня работают; должно быть, этот тип каким-то образом повлиял на меня.
Затем он сказал, что, пока он здесь, заодно сделает мне одолжение и посмотрит цепь, и начал снимать коробку скоростей. Я пытался отговорить его. Я сообщил ему то, что однажды внушительно заявил мой бывалый товарищ: «Если с коробкой скоростей что-то случается, продавай велосипед и покупай новый, выйдет дешевле».
Он сказал:
— Так
Должен признать, он был прав. Меньше чем за пять минут он, разделив коробку скоростей на две половинки, уже лежал на дороже и разыскивал винтики. Он сказал, что не понимает, как они так исчезают.
Мы по-прежнему искали винтики, когда вышла Этельберта. Она была, как видно, удивлена, увидев нас рядом. Она думала, что мы уехали несколько часов назад.
Он сказал:
— Теперь мы уже недолго. Я вот тут помогаю вашему мужу осматривать велосипед. Машина хорошая, но их все нужно иногда осматривать.
Этельберта сказала:
— Когда закончите и захотите умыться, ступайте на кухню. В комнатах только что прибрали.
Она сказала мне, что если увидит Кейт, то, возможно, они поедут с ней покататься под парусом; в любом случае, к завтраку она вернется. Я бы отдал соверен, чтобы поехать с ней. Мне уже стало просто надоедать, стоять и смотреть здесь, как этот кретин курочит мой велосипед.
Здравый смысл продолжал нашептывать мне: «Останови его, пока он не натворил большей беды. Ты обладаешь правом защищать собственное имущество от разорения экстремистами. Возьми его за шкирку и вышвырни за ворота».
Но я проявляю безволие, когда дело доходит до оскорбления чувств ближнего, и он продолжил копаться.
На поиски оставшихся винтиков он махнул рукой. Он сказал, что винтики обладают хитростью находиться в такой момент, когда ты этого ожидаешь меньше всего, и что сейчас он будет смотреть цепь. Он затянул ее так, что она не двигалась. Затем отпустил ее вдвое слабее, чем было сначала. Потом он решил, что все-таки следует заняться передним колесом и поставить его на место.
Я раздвигал вилку, а он мучился с колесом. Через десять минут я предложил, чтобы он взял вилку, а я взялся за колесо, и мы поменялись местами. Еще через минуту он бросил велосипед и отправился на прогулку вокруг площадки для игры в крокет, зажав ладони между бедер. В продолжение прогулки он объяснял, что особую осторожность необходимо проявлять в отношении собственных пальцев. Необходимо избегать их попадания между вилкой и спицами колеса. Я ответил, что, исходя из собственного опыта, убежден в том, что его слова содержат изрядную долю правды. Он перевязал раны тряпками, и мы снова приступили к делу. В конце концов мы все-таки вставили колесо на место; в тот момент, когда оно там оказалось, он разразился смехом.
— Что здесь смешного? — спросил я.
— Я просто осел!
Это была первая реплика с его стороны, которая вызвала во мне уважение. Я спросил, что привело его к такому открытию.
— Мы ведь забыли шарики!
Я оглянулся — моя шляпа валялась посреди дорожки, а любимый пес Этельберты
— Он ведь себя угробит! — воскликнул Эббсон (с того самого дня я, слава Создателю, больше его не видел, но помню, что его звали Эббсон), — ведь они литой стали!
— Насчет этой собаки я не переживаю, — возразил я. — На этой неделе он уже съел шнурок и пачку иголок. Природа лучший советчик. Щенкам, похоже, требуются стимуляторы подобного рода. Я переживаю насчет велосипеда…
По нраву он был оптимистом. Он сказал:
— Ну что ж, нам нужно вставить обратно все, что найдем, и довериться Провидению.
Мы нашли одиннадцать шариков. Шесть мы вставили с одной стороны, пять — с другой, и через полчаса колесо снова оказалось на месте. Вряд ли стоит упоминать, что теперь у него и правда появилась восьмерка; это заметил бы и ребенок. Эббсон сказал, что пока что сойдет и так. Похоже, он и сам уже немного устал. Если бы я ему позволил, он, надо думать, ушел бы теперь домой. Но я твердо считал, что он должен остаться и закончить начатое; о том, чтобы кататься, я даже не думал. Мою гордость моим велосипедом он погубил. Теперь мне хотелось только смотреть, как он режется, бьется и прищемляет пальцы. Я оживил его павший дух стаканом пива и рассудительным одобрением:
— Мне очень полезно смотреть, как вы тут занимаетесь. Меня пленяет не ваше умение и мастерство, нет, но ваша неунывающая самоуверенность, ваш непостижимый оптимизм… Вот что действует на меня благотворно.
Воодушевленный таким образом, он принялся крепить коробку скоростей. Он прислонил велосипед к дому, и трудился с одной стороны. Потом он прислонил велосипед к дереву, и трудился с другой стороны. Затем велосипед держал я, а он лег на землю, просунул голову между колесами и работал снизу, капая на себя маслом. Затем он забрал машину, сложился через нее пополам, как вьючное седло, и так, потеряв равновесие, съехал на голову. Три раза он говорил:
— Слава Небу! Наконец-то.
А два раза:
— А, ч-черт! Опять.
Что он сказал в третий раз, я стараюсь забыть.
После этого он вышел из равновесия и решил действовать страхом. Велосипед, как я был рад отметить, проявил дух. Последующие мероприятия выродились в обыкновенный бой без правил между ним и устройством. Иной раз на дорожке окажется велосипед, а он сверху; иной раз положение изменится на противоположное — на дорожке окажется он, а велосипед на нем. Вот, упоенный победой, он стоит, зажав велосипед между ног. Но триумф мимолетен: велосипед быстрым внезапным маневром освобождается, оборачивается вокруг и лупит его по голове ручкой руля.
Без четверти час, грязный и растрепанный, израненный, истекающий кровью, он сказал «ну, вроде бы все», поднялся и утер пот со лба.
Велосипед также получил на орехи. Кто из них претерпел больший урон, сказать было бы трудно. Я отвел Эббсона на кухню, где он привел себя в порядок (насколько это было возможно без помощи углекислого натрия и подобающих инструментов), и отправил его домой.
Велосипед я погрузил в кеб и отвез в ближайшую мастерскую. Мастер вышел и посмотрел на него.