Трофей
Шрифт:
О, черт!
Она не подумала, что он где-то рядом. Человек Алашеева.
Наверное, ей надо через него связаться с Глебом. И что она скажет ему? Что отец напился и называет её шлюхой? Да она, скорее, язык проглотит, чем признается в подобном. Это настолько унизительно, что у нормального человека в голове не укладывается.
Когда появился Глеб вместе с Марком, Мила уже замерзла, наплакалась, и её состояние можно было охарактеризовать одним выражением: «хочу на ручки». Только, к сожалению, никто её на руки брать не собирался.
Но когда он поддержал её за талию, Милу затопила благодарность.
Пусть…
Хотя бы вот так…
Это потом она подумает, что выглядела очень жалко. Надо было держаться.
Но, Господи, кто бы знал, как ей хотелось простого человеческого тепла!
С кухни снова послышался грохот и отборный мат, исходящий от Марка.
– Глеб, - Мила с яростно колотящимся сердцем, обернулась и заглянула в лицо мужчине. К сожалению, она находилась на взводе и не увидела то, что должна была.
– Принцесса, никто не сделает ничего лишнего. Пойдем.
– Ку…да? – она снова посмотрела в сторону кухни.
– К тебе в спальню.
– Нет. Папа…
– Его сейчас вырубят аккуратно и уложат спать. Всё. Вреда никакого не причинят. Поэтому – вперед.
Мужская рука с талии переместилась на ягодицу и легонько направила Милу в сторону лестницы.
Пришлось послушаться. Раз так настойчиво направляют.
С кухни звуки притихли, и Мила едва ли не до крови прикусила губу. Она волновалась за отца. Он единственный её родственник, и она его любит. Ей бы хотелось, чтобы между ними было больше тепла, доверия. С другой стороны, много ли семей, где между дочерью и отцом близкие отношения?
Мила поднималась в комнату с тяжелым сердцем.
Глеб следовал за ней.
Она ничего ему не сказала.
И вспомнила о погроме в комнате, когда открыла дверь и перешагнула порог.
– Тварь…
Тихое несдержанное рычание полоснуло по спине и нервам Милы новой волной отчаяния. Девушка быстро развернулась, чтобы удостовериться, что ей не послышалось.
Не послышалось.
Глеб полыхающим яростью взглядом осматривал погром в её комнате, прекрасно рассказывающей, что тут могло произойти. У Милы подкосились ноги. Черт! Вот она глупая! Зачем привела мужчину сюда?
– Всё не так, как ты думаешь. Глеб, послушай…
Она интуитивно преградила ему дорогу. Зря, конечно. Он с легкостью отодвинул Милу в сторону.
Девушка же продолжала смотреть в лицо мужчине, не понимая до конца, что происходит. Почему он злится? Яростно. Остервенело. Словно видит то, что выворачивает его сущность наизнанку?
Так же не должно…
Кто она ему такая?
Несостоявшаяся невеста племянника, случайно оказавшаяся не в той постели, да ещё навязавшая нелепый, по сути, договор.
И между тем…
На Глеба было страшно смотреть. Точно то, что он увидел, касалось непосредственно
– Собирайся, - едва размыкая губы, процедил он.
А Миле показалось, что она столкнулась с Арктическим холодом. Что всё её тело заволокло сначала непреодолимой стужей, а напоследок сковало льдом. Она даже ноги перестала чувствовать.
– Не трогай папу, - выдохнула она, и, действуя интуитивно, сделала шаг к мужчине. Тот застыл каменным изваянием, лишь глаза сильнее прищурил.
– Мила, я что тебе велел? Собираться. Вот и займись делом.
Она энергично замотала головой, отчего неприбранные волосы ещё сильнее спутались.
– Он никогда раньше так сильно не напивался. И не бушевал.
– Да? И поэтому ты вчера дрожала от мысли, что тебе придется с ним столкнуться? – наигранно спокойно проговорил Алашеев, но даже Мила, фактически не знающая его, догадалась, что за спокойствием скрывается ярость, столкнуться с которой никто из здравомыслящих людей не пожелал бы.
Она сегодня к ним не относилась.
Мила сделала последний шаг, разделяющий их и в попытке успокоить пыл мужчины, положила руку ему на грудь.
– Он ничего мне не сделал бы. Только кричал.
Она задрала подбородок выше, ей было некомфортно разговаривать, глядя в шею Глеба.
Зато натолкнувшись на недобрый взгляд синих глаз, сразу же поняла всю опрометчивость своих споров и попыток сгладить обстановку. Ей бы помолчать. Но нет, сунулась на рожон. Темнота, идущая из глаз Алашеева, полностью дезориентировала. Мила хотела сделать шаг назад, опоздала на какие-то доли секунды, потому что Глеб накрыл её ладонь своей.
– Черт! Да у тебя руки ледяные! – рявкнул мужчина, да так, что ноги Милы окончательно подкосились. Как она не упала - оставалось вопросом.
– Не знаю, - зачем-то пробормотала она и снова потянула руку, намереваясь вернуть её себе.
Вторая попытка снова не удалась.
Зато Глеб поймал и другую её ладонь, соединил их вместе, заключил в свои руки, поднёс к лицу и начал дуть, согревая.
Теплое облачко касалось кожи, вызывая легкие мурашки. Мила не могла видеть себя со стороны, но она чувствовала, как распахиваются её глаза, превращаясь в два омута.
Что творит Алашеев? Это же… Это же…
Все мысли оборвались в голове, затерялись.
– Замерзла, глупенькая. Почему в машину к Кариму не села?
Его тон изменился до неузнаваемости. В нем появилась пугающая до колик теплота. Казалось бы, у Милы никоим образом от проявления человеческой заботы не должен был появиться страх, а внизу живота скрутить. Где Глеб Алашеев, про которого столько разговоров, и где сострадание, сопереживание? Почему-то сразу возникало ощущение, что и за проявление человечности с ним надо рассчитываться? Возможно, она накрутила себя до невероятных масштабов. Тахикардия тоже не добавляла уверенности и спокойствия.