Трофейщик
Шрифт:
«Здравствуйте, Алексей!» — приветливо говорила пожилая женщина с авоськами, неспешно шествующая домой из гастронома. «Леха, привет! Выпить хочешь?» — кричали из шумной компании, сидевшей на обломке бетонной плиты посреди газона и традиционным способом коротавшей досуг. «Добрый день», — весело бросил мальчишка, обогнавший их на велосипеде. «Вот она, народная любовь. Даже завидно».
— Леш, ты что, весь район здесь знаешь?
— Знаю. Я живу тут — как же не знать?
Витебский вокзал встретил их обычным гулом. Шарканье тысяч ног об асфальт перронов разносилось по гигантскому павильону, отражаясь от сводчатых металлических стен и потолка, эхом возвращаясь вниз. Люди кружили между железными колоннами в ожидании электричек, выстраивались в кривые короткие очереди у киосков с пирожками и газетами, курили, пили пиво, бродили вдоль книжных развалов с отсутствующими лицами. Внизу на улице было еще более суетно и тесно от рядов бабушек, торгующих сигаретами, грузчиков, вытаскивающих из автомашин непонятного назначения ящики и тут же загружающих их в другие машины. Десятки удивительно похожих друг на друга мужчин — все, как один, маленького роста, большинство в пиджаках, грязных, прорванных на локтях и спинах, с лицами, прорезанными глубокими и частыми морщинами, с бородами или щетиной, синяками и ссадинами — озабоченно сновали между торговцами и покупателями, подбирая пустые бутылки, прося закурить, выклянчивая сто, пятьсот, тысячу рублей. Настреляв определенную сумму, приобретали бутылку самой дешевой водки, ядовитой даже с виду, и исчезали в шевелящейся, дышащей и пульсирующей темной глубине вокзала.
«Порционные мужички, — подумала Катя. — Кто это сказал? Толстой или Лесков? Действительно порционные. Маленькие все такие, на один раз. На порцию. Как их жизнь прижала! Ничего не могут, не умеют… Выперли с работы, другую не найти — ведь это ж надо ходить, с людьми говорить, себя показывать. Годков ведь им уже каждому под пятьдесят, а то и выше… Так до смерти и будут теперь — подай, поднеси, подержи. И пиджаки их эти — почему они все в пиджаках? Остатки свадебных костюмов, должно быть. Откуда же еще? — не покупали ведь специально… Несчастные люди. А почему, собственно, несчастные? Не хотят ведь работать — лишь один из тысячи берется торговать газетами или идет грузчиком в кооператив. А там, глядишь, можно и подняться потихоньку. А остальные? Только глаза залить, больше ничего им не нужно. Мозгов уже совсем не осталось. А все равно жалко».
— Леш, тебе бомжей этих не жалко? Вокзальных?
Они миновали короткий переулок, вышли на Пионерскую площадь и медленно пошли по кривой дорожке, огибающей ТЮЗ — тракторообразное светло-серое здание.
Алексей не ответил. Он замолчал, как только они вышли из электрички. Всю дорогу от дома он шутил, рассказывал анекдоты, предлагал Кате выйти за него замуж, все это лилось безостановочно, легко и весело. На вокзале же он погрустнел и до сих пор не произнес ни единого слова.
Катя повернулась к нему:
— Леш, чего молчишь?
Лицо Алексея вдруг позеленело, он резко отвернулся, согнулся пополам, и его начало жутко рвать — с громкими стонами, хрипом, икотой, с утробным ревом, как демонстративно рвет актеров в кино.
Катя громко расхохоталась:
— Алешенька, какой ты чувствительный! Боже мой! Это у тебя на бомжей такая реакция?
Алексей поднял голову. Лицо его стало красным, он снял очки, достал платок и стал вытирать вспотевшее, с текущими слезами лицо. Выбросив платок на газон, он взял смеющуюся Катьку за руку, сделал несколько шагов и сел на траву, увлекая ее за собой.
— Катя, извини. Я все держался, думал, что все кончено, а сейчас что-то прихватило. Я не хотел — так уж получилось. Само как-то пошло.
— Леша, да что с тобой? Вчера какой-то невменяемый был, сегодня вот… Что, заболел, что ли? Или перепил?
Алексей посмотрел ей в глаза.
— Катя, я человека убил. Вернее, двоих.
— Слушай, я тебя серьезно спрашиваю. — Она начинала сердиться. — Хватит голову морочить.
— Я серьезно. Убил.
— И в землю закопал, и надпись написал. Может, хватит?
— Не закопал, — сказал он медленно, — и не написал.
— Слушай, может быть, хватит? Ты что, меня пугаешь, что ли?
— Катя, это правда. Вчера в лесу.
— Что, опять копать ездил? — Катя знала о его хобби, но всегда считала это проявлением инфантилизма и не принимала всерьез. Несмотря на кажущуюся свою легкомысленность, она, когда нужно было, умела молчать, а почувствовав свою болезнь, сделала это умение вторым «я». Алексей понимал это давно и не раз убеждался в том, что Катька никогда и ни в чем не подведет и не обманет. Ни в чем серьезном, по мелочам же — будь здоров! Алексей часто красовался перед ней у себя дома то в полной эсэсовской форме, то в советском генеральском мундире, показывал оружие, проходившее через его руки: пистолеты, ножи, гранаты. Пугал, грозя выбросить в окно минометную мину, лежавшую у него под кроватью. «Ружье должно выстрелить», — цитировала она Чехова, смеясь над Лешкиной дурью. «Посмотрим, посмотрим», — отвечал он, стоя перед зеркалом с пистолетом или автоматом в руках.
— Мало тебе этого говна дома? Сколько можно — взрослый мужик, а все как мальчишка… В солдатики играешь! Что, это действительно правда?! — зло выкрикнула она.
— Правда. — Алексей опустил глаза.
— Доигрался, придурок. — Она помолчала. — Ну, и что теперь делать будешь?
— Не знаю. Ничего не буду делать.
— А кто это был? Что за люди?
— Бандиты. В лесу бывает такое. Напали на меня, избили. Убить хотели. Я защищался…
— Ага, доказывай потом. Какой ужас, Леша, какой ужас…
— Перестань, Катя, успокойся. Меня никто не видел. Я сразу ушел и все следы убрал. Никто меня не найдет.
— Какой ужас, Леша! А может быть, ты их все-таки не убил?
— Не знаю. Одного — точно. В лицо прямо. — Он судорожно сглотнул. — Второго тоже наверняка. В упор из ППШ.
— Да-а-а, вот веселье-то. Еще замуж зовет. Вот так выйдешь за тебя, а ты пристрелишь потом.
— Катя, не надо, пожалуйста. Не до шуток, знаешь ли.
— Ладно, — сказала Катя, поднимаясь с травы, — пошли.
— Слушай, а ты не передумала? Поживешь у меня?
— Поживу, поживу, что с тобой делать. Ты же как дитя малое. За тобой глаз да глаз нужен. Пошли к Юране.
— Так, — сказал Виталий Всеволодович, выслушав рассказ лысого. — Понятно.
Виталий Всеволодович, человек лет пятидесяти, с небольшим брюшком, хорошо заметным под толстым мохнатым свитером, носил очки в тонкой золоченой оправе. Черты лица его были правильные, резкие, словно вырезанные на большой голове с аккуратно причесанными, седыми, короткими волосами. Серые широкие модные брюки, сверкающие коричневые ботинки, единственное тонкое золотое кольцо на пальце дополняли облик Виталия Всеволодовича — облик солидного, опрятного, преуспевающего, бодрого бизнесмена.
— Веселая история, — продолжал он, похлопывая рукой по колену, — а главное, вовремя. Конечно, найти мальчишку необходимо. Но не это главное. В Петровиче я совсем не уверен. Алкаш — он и есть алкаш. Психика порушена, контролировать себя не может. Вот судьба-то — сам себя погубил человек. Были и перспективы у него, и знания, и опыт — а выбрал вместо нормальной человеческой жизни водку. Ну, каждому свое, в конце концов, это его личное дело, а вот то, что он нас под монастырь может подвести, — это нехорошо. Коля, — обратился он к стоящему у двери Железному, — как чувствуешь себя?