Трофейщик

Рыбин Алексей Викторович

— Стоп! — вдруг снова заорал он, прервав пение. — Миша, я тебе хочу сделать подарок. — Он быстро выскочил в соседнюю комнату и вернулся с прозрачным полиэтиленовым пакетом, в котором виднелось что-то мягкое синего цвета. — Примерь. Если не подойдут, посмотрим другой размер, у меня есть… — Он сунул пакет Михаилу. — Носи на здоровье!

Сорвав мягкую, приятную на ощупь пленку, Миша понял, что у него в руках настоящие джинсы. Вот это да! Джинсы он видел опять же в «Крокодиле», на журнальных фотографиях из мира «чистогана и наживы», и пару раз на улице. Но на улице встреченные им пару лет назад два молодых человека были не в таких штанах — он понял сейчас, что те были не настоящими,

а это было настоящим — темно-синим, тяжелым, жестким, толстым… Такие штаны, кажется, можно носить всю жизнь, и сносу им не будет…

— Ха-ха, — веселился Виталий, — ты их дома в угол поставь — стоять будут! Давай надевай!

…Миша вышел из соседней комнаты и неуверенно спросил компанию, молча и с интересом рассматривавшую его:

— Ну, как?

— Ребята, вот это чувак! До чего клевый! — восторженно пропела Энни.

— То, что надо, старичок, — значительно прокомментировал Виталий. — Теперь ты выглядишь по полной схеме.

Михаил и сам ощущал себя другим человеком, джинсы были словно военная форма на втором году службы — движения стали уверенными, широкими, жесты законченными. Он развалился на диване, закинув ногу на ногу, с рюмкой в руке. Виталий танцевал с Энни, к Михаилу же подсела Джейн — высокая, худая, со скучающим лицом. Она пила наравне с ним, а когда он стал клевать носом, увела в соседнюю комнату, пихнула в кровать и сама легла рядом.

Когда он проснулся утром, ее рядом не было. Он вышел в коридор и вспомнил, что забыл позвонить домой. Сейчас звонить было бессмысленно — родители уже давно должны были уйти на свой завод. В коридоре появился Виталий в халате, заспанный, нечесаный.

— Ну, как отдохнув? — Глаза его хитро заблестели. — Похмелиться хочешь.

— Да нет, Виталий, спасибо. А где Джейн?

— Понравилась, да? В институт поехала. Она учится у нас, студентка. Ты ей тоже понравился.

— Слушай, я домой заскочу, надо вещи разобрать, денег взять. Потом заеду, поговорим. Ты вчера что-то про дела начинал…

— Давай, давай, я посплю пока еще немножко. Приходи обязательно, я сегодня дома.

На улице Михаил подошел к автомату с газированной водой, нащупал в кармане трехкопеечную монету и получил за нее стакан ледяной, вкуснейшей газировки. Медленно глотая ее и полоща рот, приятно покалываемый пузырьками газа, он услышал за спиной глухой голос: «У, пижон, бездельник». Обернувшись, он увидел удаляющуюся сутулую фигуру, поразительно со спины напоминавшую его отца, — местами седоватые короткие редеющие волосы, узкие плечи, стоптанные ботинки, полетевший на асфальт окурок «Беломора»… «Интересно, а Джейн приедет к Виталию сегодня? В любом случае скорей домой, а потом снова туда — в настоящую, цветную, объемную жизнь. Здесь, в этом картонном мире, делать нечего». Михаил встряхнул головой и бодро, широкими шагами двинулся по Фонтанке.

XV

— Алексей, а ты что, ждал дома кого-то другого? — Юрий Владимирович Валинский сидел на кухне напротив сына на маленькой табуреточке. Катерина варила кофе. Перед Юрием Владимировичем стояла бутылка дорогого коньяка, которую он не открывал, а медленно крутил вокруг оси, постукивая донышком по столу. — Чего звонил-то?

— Да мало ли что, пап. Думал — может, воры залезли. Время такое.

— Пуганый ты какой-то стал. Ничего у тебя не случилось? С лицом-то что?

— С лицом, пап, ерунда. Ничего не случилось, все в порядке. Приятель вот умер у нас, и настроение паршивое.

— А кто? Я знаю?

— Да нет, наверное, не знаешь. Толик Машков.

Юрий Владимирович помолчал, потом открыл коньяк и разлил его по рюмкам.

— Нет, не помню. Ну, все равно помянем, ребята. Берегите

себя.

Выпив, отец сказал:

— Леша, я ненадолго совсем заехал, завтра вечером в Москву лечу, тебе ничего не нужно? Денег, может быть?

Алексей задумался, потом спросил:

— Пап, а как у тебя вообще сейчас дела? В смысле финансов?

— Сейчас, тьфу-тьфу-тьфу, хорошо. А после выборов что будет, не знаю. У нас же все так — нет этой самой, как она называется, уверенности в завтрашнем дне. А что? Ты не стесняйся, говори.

— Понимаешь, я в Америку должен ехать — помнишь, у меня американец жил? Так вот, виза выездная скоро заканчивается, и вообще, с работой сейчас такая ситуация, что удобно ехать по всем статьям. В этой связи, папа, — Алексей начал говорить торжественно и медленно, — хотел бы я у тебя попросить взаймы… — он помедлил, — штуку.

— Штуку? Это серьезно. Взаймы не взаймы, это ты брось. Если часть какую-то отдашь потом, когда я разорюсь, то и нормально. Просто с наличкой сейчас проблема. Я завтра днем буду на фирме, если налик будет, я тебе дам. До завтра потерпишь?

— Папа, что там до завтра! Мне же в принципе это нужно, в перспективе. Конечно, давай завтра решим. Я буду весь день дома, так что еще и в Москву тебя провожу. Заранее тебе огромное спасибо, пап. А то у меня, честно говоря, на билет даже не хватает.

— Леш, ладно, не переживай, найду я тебе завтра деньги. Не бери в голову.

Гимназиста хоронили в среду на Богословском. Неожиданно похолодало, и, когда провожавшие вышли из маленькой церквушки после отпевания, их руки, державшие гроб, мгновенно заледенели — гроб несли Алексей, Иван Давидович и незнакомые им одноклассники Гимназиста. Народу было немного — несколько дальних родственников, несколько школьных приятелей. Людмилу Алексеевну придерживал за плечи Сережа, на которого Алексей старался не смотреть, родственники вели еле передвигавшую ноги бабушку Толика. Приехал Гена с незнакомой, потрясающе красивой светловолосой девушкой — это было вполне в его стиле: девушки менялись у него со страшной скоростью, и каждую он, казалось, любил первой юношеской, восторженной любовью.

До могилы идти было довольно далеко — по главной аллее, потом направо, потом еще один поворот на совсем маленькую тропинку между памятниками и крестами. Алексей еще утром не мог представить себе, как все это будет происходить, а оказалось, что все шло как-то странно по-будничному: скрипел гравий под ногами, идущие за гробом наступали в грязь и по привычке мельком бросали взгляды на испачканные ботинки, холодный ветер качал кроны деревьев, залезал за воротник. Алексей ежился, курил, пока открывали гроб. Гимназист был уже не Гимназист, ничего похожего на беспечного Толика в этом белом восковом чем-то — статуе, муляже, черт его знает чем. Внешние черты вроде бы те же, но какой же это Гимназист? Он тронул губами холодную плоскость лба, положил руку на край гроба, и доски показались ему более живыми, чем то, что он сейчас поцеловал. Отойдя в сторону, Алексей смотрел, как провожавшие прощаются с его другом. Сережа не стал целовать Толика, лишь прикоснулся к его груди длинными пальцами, и Алексей облегченно вздохнул — ему почему-то не хотелось, чтобы Сережа целовал Гимназиста, он даже боялся увидеть это. Взялись за привычное, каждодневное дело могильщики — спокойно, тихо переговариваясь между собой, пробросили под гробом ремни, коротко отстучали молотками и быстро, очень быстро опустили Толика в свежевырытую яму. Алексей взял комок липкой глины и, подойдя к краю могилы, выпустил его из рук. Мягкий стук — один, другой, третий — последнее прощание кончилось так же скоро, как сегодня происходило все.