Трофейщик
Шрифт:
Он чувствовал, что одиночество, ставшее для него уже давно привычным состоянием, которое он даже временами любил, отвоевало еще одну клетку на шахматной доске его жизни, заняло еще одну ячейку в его душе. «Чем дальше, тем будет быстрей», — вспомнил он строчку из стихотворения одного своего давнего знакомого.
Гена был на десять лет старше Братца, Ивана Давидовича, Толика, вообще всей этой компании. На первый взгляд он выглядел их ровесником, но только на первый. А со второго, при ближайшем рассмотрении, становилась видна сеть тонких морщинок на лбу, глубокие складки, идущие от носа к уголкам рта, уже неубираемые мешочки под глазами, волосы, хоть и длинные, но какие-то безжизненные, становившиеся все более редкими с каждым годом, — Гена мыл голову каждый день, чтобы придать своей шевелюре видимость пышности. Это
Иногда он искренне себе удивлялся: зачем эти бесконечные репетиции, бессонные ночи, когда он сидел на кухне и — выдумывал новые ритмы, разукрашивал гармонии, тратил на это огромное количество своего времени, здоровья, денег на демонстрационные записи, новые инструменты, из своего кармана доплачивал музыкантам, которых привлекал для своих новых проектов, для чего это все и кому, кроме него самого, нужно? Но менять свою жизнь он уже не мог, да и не хотел. Это действительно, с точки зрения нормального среднестатистического гражданина, было полным безумием, и Гена, будучи человеком взрослым, смирился с этим и воспринимал себя и своих коллег именно как безумцев. Ну, разве в порядке вещей — на последние деньги, вместо картошки, мяса и риса, чтобы дожить до следующей получки, следующего гонорара, покупать еще один компакт-диск в свою коллекцию? Или репетировать две недели днями и ночами, уговаривая массу людей, чтобы в той или иной форме они ему помогли, а затем выступить бесплатно на каком-нибудь фестивале или празднике.
Он увидел перед собой лицо Толика — елки-палки, такой молодой парень, мальчишка… С годами Гене приходилось хоронить своих друзей все чаще и чаще, он много раньше думал об этом, а потом стал относиться философски. Ничего не поделаешь — поколение, к которому принадлежал Гена, медленно, но верно вымирало. И ведь слабеньким его, поколение, нельзя было назвать, а скорее, порочным. Да, порочное поколение. Сформировавшееся в семидесятые годы, когда в стране царил уже полный бред — «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью», — вспомнилась Гене эта фраза оттуда, из глухих семидесятых. Алкоголь стал культом, так же как и музыка, и литература, и театр, — это были средства ухода от реальности, убогой и страшной. Теперь это поколение пожинало плоды своей бурной молодости. Гена иногда ловил себя на мысли, что с некоторыми из старых друзей он встречается теперь только на кладбищах во время похорон очередного перегоревшего товарища по юношеским безумствам.
Но эти-то, молодые… Навстречу Гене двигались ровесники Толика и Братца — веселые, хорошо одетые, со «сникерсами», йогуртами, кока-колой, с пивом, мороженым, хот-догами в руках, с красивыми девушками. Здоровые, краснощекие, они громко хохотали, махали руками, заходили в дорогие магазины, садились в машины и ехали куда-то — кто на работу в банк, в офис, на биржу, кто в ресторан, кто в театр. «Как им повезло, — думал Гена, — они даже не понимают, как им повезло. Для них все это в порядке вещей. Они все могут, все получают, что захотят. Все эти трудности — налоги, рэкет, взятки — это же такая фигня! За границу — пожалуйста, а для нас это была сказка, были только книги Фолкнера и Керуака в самиздате…»
«Но что же Толик-то, — продолжал он вспоминать молодого приятеля, — чего же ему не хватало?»
Гена посмотрел вокруг и понял, что он уже находится на Кировском мосту, по пути к Петропавловской крепости. «Что это я забрел сюда, за каким хреном?» Он остановился, закурил и неспешно отправился дальше, решив сесть в метро на «Горьковской» и доехать все-таки сегодня домой. Нужно было прийти в себя — послезавтра похороны, хорошо бы отойти к среде.
Миновал мост почти не глядя вниз, на реку, что было против его правил: Кировский мост был одним из любимых Гениных мест в городе, и когда он оказывался на его вершине, над серединой реки, то обычно подолгу стоял, глядя на стрелку Васильевского острова, на крепость, на Дворцовый мост, чувствуя себя отчужденным и независящим от суеты, царящей на берегу; он замечал, что люди, проходящие по мосту, так же чуть-чуть менялись на то короткое время, что находились над водой, — становились спокойней, шаги их замедлялись, голоса делались тише, — на несколько минут они отрывались от повседневных дел и проблем, оказывались вне влияния бесконечного городского движения.
Гена пошел вдоль канала, отделявшего крепость от Петровского острова, и у деревянного, теплого короткого пешеходного мостика, ведущего к главному входу в Петропавловку, почувствовал на своем плече чью-то руку.
— Геночка, привет!
Гена обернулся и увидел Надюшку. Она улыбалась ему снизу вверх — Гена и сам был невысокого роста, а Надюшка даже по сравнению с ним казалась совсем маленькой девчонкой. Рядом с ней стояла девушка, увидев которую, Гена мгновенно почувствовал тяжесть своего тела, теплый сок крови, остатки похмелья исчезли окончательно, голова стала ясной и свежей, воздух, вдыхаемый с удвоенной частотой, приобрел замечательный вкус газировки без сиропа — будоражащий, слегка веселящий, утренний какой-то вкус. Ростом с Гену, с короткими светлыми волосами и с лицом красивым особой, чисто русской красотой: слегка курносый нос, большие синие глаза, крупный, правильной формы рот, кожа, покрытая ровным загаром, ресницы, словно выцветшие на солнце два японских веера… Она была одета в узкие кожаные шорты и белую майку, под которой отчетливо виднелись точки сосков.
— Это Лена. — Надюшка слегка подтолкнула подругу к Гене.
— Гена. — Он чуть поклонился.
— А я вас знаю, — сказала Лена, протягивая ему свою длинную загорелую руку, — я на ваших концертах была.
— Это замечательно. — Гена слегка сжал ее узкую ладонь и тут же отпустил — испугался, что может забыться и вообще никогда ее не выпустить.
— Ген, а ты чего такой грустный? — весело осведомилась Надюшка.
— Приятель у меня умер. Застрелился. Молодой совсем, послезавтра похороны.
— Ох, ну ничего себе. — Надюшка вытаращила глаза. — Ужас какой…
— Да, вот так. Ну что, — Гена замялся, — я пойду, что ли. — Уходить ему совершенно не хотелось, на Лену он не смотрел, но боковым зрением следил за ее реакцией.
Надюшка посмотрела на подругу. Лена качнула головой:
— А у меня сегодня день рождения. Гена, если хотите, приходите.
— Даже не знаю. Спасибо большое, но как-то так вдруг…
— Ген, да пойдем. — Надюшка оживилась. — Пойдем с нами. Ленка, давай прямо сейчас его заберем?
— А народу много у вас будет?
— Почти никого. Ленка не любит, когда много гостей. Ген, пошли, поможешь нам заодно. Сделаем такой праздник маленький… Все, решили. Лена, его не отпускаем. Поехали?
— Ну, поехали, если это удобно… — Гена почувствовал, что краснеет, но не от стыда, а от ожидания чего-то очень хорошего.
XIII
Они почти уже подъехали к Царскому Селу, когда «мерседес» впереди вдруг съехал на обочину и остановился.
— Не тормози, — сказал Компьютерному Андрей. — Едем мимо.
— Андрюша, у меня такое ощущение, что они нас давным-давно вычислили. Это ребята не простые.
Словно в подтверждение его слов, дверца «мерса» открылась, и из нее вышел не давешний стрелок в спортивном костюме, а невысокий широкоплечий средних лет мужчина и поднял руку, голосуя их «Жигулям», — других машин на шоссе в тот момент не было.
— Остановимся. — Андрей вытащил из-за пояса пистолет и сунул его Компьютерному. — Держи. Я выйду пустой. Ты уж смотри, если что, но я не думаю, что до этого дойдет.