Трофейщик
Шрифт:
— Стремно. Крутые ребята. А вообще, давай покатаемся. Посмотрим, кто это нам всю малину обосрал.
Славик медленно поднялся на ноги и огляделся. Ну и дела. Вот попал так попал. Жил ведь спокойно, никого не трогал, а теперь стоит на газоне, а вокруг четыре трупа. В «джипе» никакого шевеления не происходило, Славик подошел поближе и заглянул в окошко. Шофер лежал, уткнувшись лицом в рулевое колесо, а гигант-хозяин откинулся на сиденье с открытыми глазами и маленькой дырочкой в центре лба. Славика шатало, в глазах вспыхивали и гасли золотистые веселые искорки — не хватало еще только сознание потерять. Нет, держись, Вячеслав, держись! Он полез в карман и достал накладные на арбузы. Ему почему-то показалось, что эти документы, хоть и филькина, конечно, грамота, но подтвердят его непричастность к этой бойне. Милиции видно не было, прохожих тоже. Вдалеке у пивного ларька застыла неподвижная очередь, наблюдавшая всю сцену от начала до конца. Славик нетвердыми шагами направился к ларьку. Когда он подошел, мужики молча расступились, и он, сунув в окошечко пять тысяч, сказал: «Налейте пока кружечку», — и тут его словно проткнули насквозь — так укололо под левой лопаткой, что Славик охнул и, не выпуская из рук кружки, заливая грудь белой пористой пеной, боком повалился на замусоренный, влажный и липкий асфальт.
XII
— Ну что, Кать, давай поженимся?
Они шли мимо метро «Горьковская» в сторону Петропавловской крепости. Площадка возле метро была, как всегда, полна народу — независимо от того, выходной день, рабочий, праздник или траур, здесь всегда шла своя жизнь, насыщенная, быстрая жизнь-однодневка, финалом которой, счастливым или печальным, являлся подсчет дневной выручки. Количество ларьков увеличивалось в этом месте, кажется, с каждым днем: «Пита-шаверма», чебуреки, мороженое, газеты, книги, сигареты, женское белье, копеечные зажигалки, тайваньские электронные одноразовые часы с подошедшим к концу сроком годности, пара-тройка местных сумасшедших, грузчики, выгружающие из фургонов ящики со светлым дешевыми пивом — самым ходовым и прибыльным товаром, смеющиеся милиционеры, беседующие с крепкими кожано-бритоголовыми охранниками, и закручивающееся движение толпы. Ее по частям ритмично выбрасывало из стеклянных дверей метро, и почти каждый ее элемент, будь то мужчина или женщина, юноша или девушка, вместо того чтобы сразу двинуться дальше по своим делам, застревал у ближайшего ларька, а потом автоматически переходил к следующему и так дальше, дальше, пока не будет осмотрен самый последний, скрывающийся за кустами у трамвайной остановки. В движущейся людской массе иногда попадались застывшие, словно статуи, фигуры с запрокинутой у рта пивной бутылкой, и толпа мягко обтекала их, пока не кончалась жидкость в зеленой бутылке, потом бутылка быстрым движением ставилась на асфальт, и утоливший жажду присоединялся к общему ритму, вливался в медленное, бессмысленное кружение.
— Ой, Лешенька, как ты меня мучаешь! Ну самое время сейчас. Может, пивка лучше выпьем?
— Да выпьем, выпьем. — Алексей сунул руку в карман, остановился у ближайшего ларька и догнал Катерину, держа в руках две открытые бутылки. — На, держи.
— Спасибо, Лешенька. Слушай, а как Америка твоя?
— Да вот, думаю, надо сейчас ехать. На неделе пойду билет покупать. Что тебе привезти, Кать? Давай список. Вот приеду, и свадебку сыграем, да?
— Посмотрим. Может, и сыграем. Слушай, давай вернемся? Как там Людмила Алексеевна — надо бы с ней посидеть все-таки.
— Кать, да спит она — столько снотворного съела, пусть отдыхает. Нам там сейчас нечего делать. Давай немного погуляем — в себя надо прийти. У меня же тоже проблемы.
— Да уж, вляпался ты, Лешенька. Давай-ка, действительно, сваливай в Америку. Здесь пока уляжется все это…
Алексей вдруг почувствовал себя посторонним. Именно так — посторонним и непричастным к тому, что было вокруг них. Толстые стволы старых деревьев, густая листва которых еще не была тронута осенней желтизной, тихо похрупывающий под ногами сухой гравий дорожки, свежий, особенный петербургский воздух, заплеванные ступеньки станции метро — он вдруг увидел все это со стороны, внезапно выйдя из круга их воздействия. Они больше не влияли на него, не изменяли настроения — словно дзэнский монах, он отрешенно наблюдал за всем этим и впервые за последние несколько дней почувствовал полный покой. Покой и абсолютную личную безопасность. Удивительное дело — в городе он никогда совсем не расслаблялся. Впрочем, Алексей был уверен, что никто здесь не расслабляется, — всегда, в любой праздник, во всякой радости, в любви, в веселой пьянке с друзьями, на воскресной прогулке с детьми, в магазине, в музее, в метро, везде и в любое время маленький участок мозга концентрирует подозрительность, недоверие, страх, готовность ответить ударом на удар, словом на слово, толкнуть, закричать, побежать… Сейчас же ему казалось, что между ним и городом выросла стеклянная стена, причем не просто стеклянная, а пуленепробиваемая. И непробиваемая также для негативных эмоций, которые излучает в толпе, как правило, каждый второй, если не каждый первый.
Он внезапно, не заметив и не зафиксировав этот миг, полюбил всех вокруг. Улыбнулся бритоголовым бандитам, пропустил, остановившись, задрипанного пьяного, опустившегося совершенно, до последнего предела мужичонку с двумя пустыми пивными бутылками, двинулся дальше, догоняя ушедшую чуть вперед Катерину. Он шел, высоко подняв голову и смотря прохожим прямо в глаза. Встречный взгляд, как обычно, он видел очень редко: идущие навстречу люди либо упирались глазами под ноги, либо смотрели куда-то мимо, а если глаза Алексея попадали в поле их зрения, то они тут же либо как-то нервно смаргивали, либо поводили зрачками в сторону — привыкли уже все, что прямой взгляд в глаза на улице может означать в 99 процентах случаев угрозу. Только угрозу. Алексей улыбался и желал увидеть ответные улыбки на лицах, но окружающие почему-то хмурились, опускали головы и спешили пройти мимо.
— Чего лыбишься? — громко спросил его здоровенный парнище в кожаной куртке, стоящий у ларька с только что открытой бутылкой пива и только что громко ржавший в ответ на шутки своих приятелей — таких же здоровяков, переминающихся с ноги на ногу рядом с ним, а теперь мгновенно согнавших с лица улыбку и придавших ему злобное, закрытое, каменное выражение. — Чего надо, а?
— Да ничего, я так просто. Кайф вокруг, мужики, настроение просто хорошее. Удачи вам.
— Эй, постой, — парнище, чуть помедлив, крикнул вслед удаляющемуся уже Алексею, — подойди-ка сюда.
— Леш, пошли, пошли, чего тебе от них надо? — Катерина потянула его за рукав. — Пошли, у нас своих дел хватает.
— Да сейчас, подожди. — Он повернулся и подошел к тройке кожаных здоровяков. — Привет!
— Ты кто? — спокойно спросил его парень с пивной бутылкой.
— Алексей. — Он снова улыбнулся и протянул руку для пожатия.
— Кто это тебя так, Алексей? — спросил кожаный, не поднимая руки и смотря Алексею в глаза.
— Да, была тут у меня кровавая битва…
— Ну-ну. Игнат. — Кожаный сжал руку Алексея в своей. «Вот он, Каменный гость», — вспомнилось при мгновенной боли от пальцев-тисков кожаного. Рукопожатие затягивалось — уже давно пора было опустить руки, но Игнат продолжал сжимать кисть Алексея и наконец впервые улыбнулся.
— Игната, не мучь парня, кончай, — сказал один из кожаных приятелей.
Игната разжал наконец пальцы. Алексей, продолжая улыбаться, потряс онемевшей кистью.
— Вы чего, спортсмены, мужики? Фу-у-у. — Он подул на пальцы. — Ну и ну.
— Пива выпьешь?
— Выпьем, выпьем. — Подошедшая Катерина протянула свою ладошку кожаному. — Катя.
— Ну, Алексей, какая барышня с тобой! Смотрите, ребята, это Катя. Катя, это Федор, это Володя. Ну что, по бутылочке? — Он повернулся к амбразуре ларька. — Пять «тройки».
— Фу, «тройку» я не пью. — Катерина поморщилась. — А чего-нибудь другого?
— Так, ребята, барышня просит чего-нибудь другого. — Низкорослый Федор отвел руку Игнаши от прилавка. — Значит, так, берем коньячку и ко мне в кабины. — Он вдруг захохотал. — Алексей, пойдете с нами в КАБИНЫ? — Последнее слово Федор пророкотал зловещим, рычащим голосом, громко, так что проходящая мимо женщина средних дет шарахнулась в сторону. — Ха-ха, ну как?
— А что за кабины? — Алексей продолжал улыбаться, но почувствовал себя неуютно. — Это куда?