Трон императора: История Четвертого крестового похода
Шрифт:
К началу марта венецианцы ни разу не попытались притвориться, будто готовят корабли к отплытию, а последних латинян вытеснили из города, и наш лагерь раздулся до невероятных размеров. Иудейская община отреагировала на это тем, что насыпала битое стекло на верхний край оградительных стен в качестве дополнительной меры защиты. Официального заявления никто не сделал, но все знали, что будет война — да она, в общем-то, уже шла, ибо каждые несколько дней то отряду фуражиров, то отдаленному караулу приходилось отбиваться от греков. Греческие отряды были малочисленные, плохо вооруженные и не приносили своими действиями существенного вреда. Редко кто из воинов-пилигримов получал ранение, но каждое известие о новом нападении заставляло Лилиану трястись от страха.
Она к этому времени совсем располнела и не любила выходить из хижины, если только в случае крайней необходимости. Внутри она все изменила до неузнаваемости. Я все время протестовал (в основном, чтобы приободрить Грегора), что мы вот-вот отсюда уйдем, на что Лилиана каждый раз храбро улыбалась и отвечала: «Что ж, а до той поры пусть у нас здесь будет мило» — и продолжала вышивать коврики и развешивать их вместо занавесок по окнам, которых у нас не было. Я уважал ее за это — она была единственная среди нас, занятая хоть чем-то, а не одними только мыслями о надвигавшейся битве. Отто, как ни смешно, громче всех высказывался против штурма, пытаясь распустить слухи, будто армия в самом скором времени снимется с места и благополучно прибудет на место назначения еще до срока Лилианы. Но он, в отличие от Грегора, никогда не был в чести ни у баронов, ни у рядовых, так что только зря тратил силы. Он пытался поговорить с баронами, но ему как простому воину так и не удалось добиться у них аудиенции. Отто пытался заменить брата на учебном поле, но его всякий раз останавливали рыцари Бонифация и угрозами заставляли умолкнуть, если только он начинал споры о том, что следует делать армии.
Я говорю об армии, а не о «нас», потому что не знал тогда, как мне быть, если каким-то чудом они вдруг действительно поставят паруса и возьмут курс на Египет. То, что Джамиля поедет вместе с пилигримами в качестве проводника в обмен на защиту Перы со стороны Бонифация, было теперь маловероятно. Но, как фантазировал Отто, возможно, она все равно отправится с нами в качестве повитухи Лилианы. Наверняка она не рада теперешней своей жизни. Но я никак не мог пробиться к ней, чтобы спросить об этом, хотя по-прежнему не оставлял своих ежедневных попыток.
Отто не меньше меня хотел, чтобы она поехала с нами. Он был доведен до такого отчаяния и преисполнен такой решимости убедить Джамилю остаться у нас, что иногда отправлялся в Перу без меня и пытался договориться с охранниками через ворота, после того как я получал свою ежедневную порцию отказа. Я знал, что успеха ему не добиться, но, когда бы он ни предпринимал очередную попытку, я с нетерпением ждал его возвращения — вдруг все-таки он приведет с собой Джамилю. Каждый раз я ловил себя на радостном предчувствии, а потом корил за такую глупость, пока в конце концов не оставил всякую надежду. Это повторялось изо дня в день, делая нашу жизнь в маленькой хижине какой-то уютной.
Поэтому однажды, вскоре после обеда, я был поражен, услышав голос Джамили, доносившийся из-за хижин: она шла и отвечала на какие-то вопросы Отто.
Она возвращалась ко мне.
Я распахнул дверь столь стремительно, что чуть не сорвал ее с кожаных петель.
60
Джамиля не могла меня обнять, потому что, как и Отто, держала целую охапку тряпья. Она дернула локтем, и я послушно посторонился, пропуская ее в хижину. При этом, как дурак, улыбался, а сердце мое стучало так сильно, что казалось, туника на груди трепещет.
— Неужели Отто уговорил их отпустить тебя? — радостно спросил я.
Джамиля покачала головой, пытаясь найти место, куда бы скинуть ношу.
— Я случайно наткнулась на него, когда он пополнял свою коллекцию, — ответила она, взглянув на тряпки.
Лилиана заулыбалась и начала приподниматься со стула. Отто оказался добытчиком, и за этот период заточения и лишений его мародерские пристрастия переключились в основном на тряпки. В углу хижины собралась целая гора прекрасного пеленального материала (парчовые обрезки, шелковые лоскутки, куски кожи, как раз на детскую обувку), прямо хоть спи на ней, хотя ребенку предстояло появиться на свет еще только через два месяца. Отто забрал у Джамили тряпки и присоединил к остальным. Он гордился собой.
— Хоть это и не военные трофеи, все равно, господин, вы герой любой будущей мамаши, — сказала Лилиана.
Она потянулась к Джамиле, чтобы поздороваться, и та обняла ее, но не очень крепко, просто в знак уважения. Лилиана, сразу это почувствовав, отстранилась и внимательно посмотрела на подругу. Я подошел к Джамиле, чтобы тоже ее обнять.
Но Джамиля по-прежнему избегала смотреть на меня и даже не делала попыток приблизиться, что создавало неловкость. Отто с Лилианой переглянулись, а я сделал вид, что ничего не замечаю.
— Грегор только что вернулся с отрядом фуражиров, — объявил Отто, целуя Лилиану в щеку. — А мне предстоит ночная вылазка: по слухам, голова Иоанна Крестителя спрятана в деревушке к северу отсюда, так что Бонифацию понадобился для этого дела его лучший охотничий пес.
Лилиана запричитала, как всегда делала перед отъездом Отто из лагеря.
— Дай мне накидку, — наконец сказала она, протянув руку. — Я пойду с тобой встретить Грегора. — При этом она не добавила: «Потому что этим двоим, видимо, нужно поговорить с глазу на глаз».
Когда мы остались одни, Джамиля наконец посмотрела на меня.
— Мы переселяемся, — хрипло сказала она.
— Мы? — подозрительно спросил я. — Куда?
Она покачала головой.
— Тебе нельзя с нами.
— Тогда кто это «мы»? — не отступал я.
— Сам знаешь, — сказала она, потупившись. — Хочу кое-что тебе сказать, потому что неизвестно, когда мы снова увидимся…
— Перестань, немедленно перестань! — сказал я, тряся головой. — Перестань говорить чепуху. Не знаю, куда переселяются иудеи, но мы с тобой…
— Мое сердце разделилось на три части, — сказала Джамиля, не обращая внимания на мои слова.
Проклятье! Похоже, она все это отрепетировала.
— В одной части двое моих погибших детей, и больше никого. В другой я храню тех, кого когда-то знала или любила, — родителей, мужа, всех остальных.
Пауза. Нет, определенно она репетировала.
— А в третьей части — один только ты. И так будет всегда. Я хочу, чтобы ты знал… — Она прерывисто вздохнула. — Мы с Самуилом поженились.