Тронка
Шрифт:
— Думаешь, все это из чувства дружбы? — хохочет отец. — Ты мне пой, пой про дружбу, знаем эту дружбу!.. А почему она сынка своего в чабаны не посылает? Почему бы не дать ему вилы в руки — да на силос?
— А потому, что у него склонность к радиотехнике. Способности, вы это понимаете?
Спор происходит неподалеку от веранды, на приусадебном участке, где они работают оба: Лина хлопочет у своих гладиолусов, а отец, голый по пояс, в чалме из полотенца, похожий на феллаха, пропалывает тяпкой картофель.
— Рассказывай сказки!.. — говорит он, смахнув с лица обильный пот. — Устраиваешь, так и говори, что устраиваю, а то еще хочет и чистенькой быть. Знаем этих чистеньких!..
Отец начинает вслух
— Да как вы можете? — горячо заступается Лина за подругу. — В школе Тоня у нас лучшей вожатой была! Пускай тройки, зато как ее дети любят!
Каждого брать под защиту, за каждого заступаться — эта упорная привычка дочери удивляет и немного настораживает Яцубу. Не попала бы в беду с этой безоглядной своей доверчивостью. В лагерях, еще маленькой, привязалась к какому-то плешивому академику, называла дедушкой, даже пыталась из дому хлеб для него тайком таскать… А когда приходит, бывало, этап, не знаешь, куда с нею деваться: после треволнений дня целую ночь потом вздрагивает. Вот отчего такая нервность, издерганность… Яцубе смотреть больно, какая худенькая она у него, как прозрачны и длинны пальцы, которыми Лина перебирает и подвязывает марлей тонкие стебли цветов.
Этот талант цветовода открылся у Лины неожиданно после переезда сюда из суровых северных краев. Зимой у нее в коробочках — разные пакеты с семенами, весной — на всех окнах рассада в ящиках и вазончиках, а сейчас — грядки цветов, да каких цветов! — хоть на выставку посылай.
Больше всего Лина любит гладиолусы, развела множество сортов. За клубнями этих гладиолусов майор ездил даже во Львов… Выполнять поручения дочери для него наслаждение. Что только пожелает, все ей достанет, все раздобудет, хоть птичьего молока. Голубенький «москвич» вот из гаража выглядывает — это тоже для нее. Когда приобретал, о дочери прежде всего думал, а не о том, чтобы раннюю редиску да клубнику возить на базар: майор внутренних войск Яцуба не из тех, которые по базарам свою честь разменивают на пятаки, у него пенсия приличная, ему хватает. Да еще и жена вносит свой пай, она фельдшерица в совхозе, а со временем в семье будет еще и свой врач: майор настоял, чтобы Лина пошла тоже по линии медицины, решено в мединститут документы сдавать. Он все-таки сломил упрямство дочери, хотя сделать это было нелегко. Лина и тут хотела поступить наперекор, а бороться с нею, с родной дочерью, — разве ж сердце не обливается кровью? Сила, и отцовская власть, и житейский опыт — все на его стороне. Однако только глянет на эти темные круги под глазами, на эти широкие черные густые брови, что достались ей от матери-степнячки, только заглянет в чистые криницы глаз, что светят грустно и укоризненно из-под этих бровей, так и тает отцовское сердце, куда вся его и власть девается… Кроме Лины, есть у него еще две дочери, тоже от первой жены, выдал их замуж еще на Севере, одну за метеоролога-полярника, другую за военного, но с ними он больше конфликтует, чем живет в мире; они ласковы с отцом раз в год, осенью, когда на самолете доставит им в далекую тундру корзины винограда. А как виноград съели — снова давай отца критиковать… Для милейших зятьков и дочек он осколок прошлого, культовик до мозга костей, заскорузлый
Разогнув сомлевшую поясницу, Яцуба оглядывает свое хозяйство. В это время собака, здоровенная овчарка, бросается к калитке и, став на задние лапы, выглядывает на улицу через забор; явный признак, что за оградой кто-то есть.
— Лина! — слышен оттуда девичий голос.
Лина словно ждала этого: оторвавшись от цветов, метнулась к забору, схватила собаку за ошейник, отбросила в сторону.
— Заходи, заходи, он не тронет, — говорит она той улыбающейся особе, что появляется во дворе в походных синих шароварах, с рюкзаком за плечами и палкой в руке. Ах, Тоня Горпищенко пожаловала! В дорогу, что ли, она снарядилась?
— Попрощаться забежала, уезжаю, — весело звенит Тоня, а заметив меж виноградными шпалерами чалму майора над литой бронзой спины, задиристо бросает и туда:
— Здравствуйте! Когда уж вы своего пса в милицию передадите?
— Он и мне нужен, — угрюмо откликается майор.
— Там хоть ворюгу какого-нибудь поймал бы.
— Пускай сами себе обучают.
И майор снова налег на тяпку.
Лина в тихом восторге осматривает Тоню в дорожном ее снаряжении.
— Ты все-таки решилась?
— А что? Лето пробуду в пионерлагере, помуштрую малышню, накупаюсь в море, а тогда…
— Что тогда?
— Вернусь в совхоз да организую девичью чабанскую бригаду! — смеется Тоня. — Из тех, что по конкурсу в институты не пройдут. Мы тогда кое-кому нос утрем! Есть же вон в совхозе «Приморский» такая бригада, из одних женщин-чабанок. Их старшая чабанка даже в Москву на выставку ездила, а я-то что ж, не смогла бы? По сто двадцать ягнят не дала бы на сотню овцематок? — Смеясь, она даже ногой притопнула. Легко выскользнув из-под рюкзака, Тоня бросает его наземь. — Герлыгой меня не запугаешь, я же потомственная чабанка.
Лина оживает, веселеет возле подруги, словно биотоки какие-то льются на нее от Тони, словно самую силу жизни излучают эти полные искр и блеска глаза и личико лукавое, разрумянившееся, персиково-тугое… Этой Тоне просто позавидовать можно: из всего умеет черпать радость, жизнь для нее полна гармонии, на каждом шагу ждет ее счастье. И разве не эта жизнерадостная беззаботность придает ей такую красоту, солнечность?
— Ой, как твои гладиолусы распустились!
Тоня уже возле клумбы, над каждым цветком наклоняется, над каждым ахает от восторга.
— Ах, какой! А этот! Ух, красавец! Как небо при восходе солнца! Заря утренняя… Только еще нежнее.
— А этот, жемчужно-розовый? — Лина еле сдерживает гордость. — Мне он почему-то больше всех нравится… «Ариозо» называется этот сорт. Снег и утренняя заря… Хотя и это не точно. Такие тонкие цвета, видимо, только музыкой можно передать.
— А это что за казак? — Тоня уже склонилась над другим цветком, рубиново-красным.
— Ты угадала, казак и есть — «Степан Разин»… А это «Касвалон»… Белый — это «Зоя»… А это «Синьорита», — касается Лина рукой яркого, оранжево-абрикосового соцветия.
А Тоня пробегает взором грядку все дальше, маленькие загорелые, в ссадинах руки ее так и мелькают между стеблями да соцветиями, глаза зорко всматриваются в тугие нераспустившиеся бутоны, что выступают на верхушках.
— Столько сортов!.. И каждый нужно было кому-то вывести… — на миг задумалась Тоня.
Лина, подпушивая землю детскими грабельками, улыбнулась:
— Есть теория, что цветы занесены к нам с других планет. Что когда-то на Земле были одни только папоротники…
— Выдумки! И не забивай ты ими себе голову. Где это те планеты, чтобы с них такие цветы до нас долетели? Люди, люди, Линок, сами все вывели!