Тропа Селим-хана (сборник)
Шрифт:
– Нет, - качает головой Соколов.
– Подождать придется. Еще денек.
– До ухода «Франконии»?
– Да.
– Что-нибудь насчет буфетчика?…
– Большой бизнес, - пожимает плечами Соколов, а подполковник мысленно досказывает. Надо присмотреться к этому большому бизнесу. Недаром на борту «Франконии» - разведчик, маскирующийся официантом в буфете.
– Странный бизнес.
– Капитан переводит дух, словно готовясь произнести длинную речь.
– Ничего не покупают здесь. Продают пока только. Собирают деньги.
14
Утро.
– Дядя Ми-и-ша!
– тоненько, на одной ноте тянет Юрка, догоняя подполковника.
Гулко хлопают по асфальту большие Юркины сандалии, купленные на рост.
– А, юнга!
– улыбается Чаушев, - Что, каникулы скоро? Радуешься?
– Скоро, дядя Миша.
– Табель выдали?
– Нет еще, дядя Миша… Дядя Миша, а племянник тетки Натальи нашелся. Пропадал который.
– Вот и хорошо, - кивает Чаушев.
– Дядя Миша, вы тогда верно сказали, - тараторит Юрка.
– Вы сказали: «Давай обождем, искать не будем пока…» Вот если бы не пришел… Тогда тревога, дядя Миша. Да?
«Положим, тревога была, - думает Чаушев.
– Когда-нибудь Юрка узнает. Сейчас, пожалуй, рано ему, многого не поймет».
Только позавчера, тотчас после отхода «Франконии», закончила свое существование шайка Форда, и лица, события все еще перед глазами.
Грузный, с глазами навыкате, щекастый Ланг, похожий в своем зеленом плаще на большую лягушку… Возвращаясь на теплоход, он нес в чемодане пуховое одеяло. «Подарок родственницы», - объяснял он, посмеиваясь. Трогательная старушка воображает, что в каюте холодно! Скрывая беспокойство, господин Ланг следил за пальцами таможенника, ощупывающего одеяло.
Двенадцать тысяч рублей извлекли из одеяла. Их зашила Абросимова по приказу Лапоногова, - все деньги, причитавшиеся господину Лангу за проданные блузки, галстуки, отрезы, белье. Двенадцать тысяч новенькими советскими бумажками, как видно, срочно нужными кому-то за рубежом для снаряжения какой-либо тайной вылазки на нашу землю. Оружие, карты, рацию изготовили, а вот новых советских денег не хватило.
Господин Ланг вряд ли остался в накладе. Недаром на борту «Франконии» находился тот, с военной выправкой, в сюртучке буфетчика… Он не сходил на берег, - это и не требовалось. Разведка наверняка оплатила хлопоты господина Ланга. Он убрался отсюда, целый и невредимый, но у него уже нет здесь партнеров - «родственницы» Абросимовой, двуликого Форда - Лапоногова.
Раза два, любопытства ради, Чаушев присутствовал на допросе главаря шайки. Он все отрицал сперва. Однако среди кредиток, найденных в одеяле, оказались те, что попали от Абросимовой к Вадиму. Номера сошлись… Кроме того, на квартире у Лапоногова было обнаружено денег - советских и иностранных - и разных ценностей на девяносто семь тысяч рублей.
– Эх, стал бы я скоро стотысячником, кабы не вы!
– признался Лапоногов капитану Соколову.
– И что же? Остановились бы?
– Вы не поверите, гражданин начальник, - потупился Лапоногов.
–
– Не поверю, - отрезал Соколов.
– Ведь Форд - миллионер.
– Так то настоящий… Опротивел мне бизнес, гражданин начальник. Ну их, деньги! Морально тяжело.
Нет, стяжатель не остановится. Жадность его безгранична. Чаушев с брезгливостью вспоминает спекулянта, изображавшего душевный перелом и раскаяние.
Недели через две будет суд над шайкой. Дело о ней будет завершено, папки с бумагами лягут на полки архива. Да, в юридическом смысле это конец, точка. А по-человечески… Ставит ли точку жизнь и когда?
Вчера Чаушев зашел к Лесновым.
Леснов молодцом, уже три тысячи операций на счету. Вышел из печати объемистый труд по хирургии. Член научных обществ Лондона, Рима, Стокгольма. И что хорошо, - он так же прост, скромен, как прежний Леснов, судовой врач на грузовом пароходе. Я, мол, чернорабочий, камни из печенок вынимаю. Вот у пограничников всегда интересные новости! И все за чайным столом умолкли, глядя на Чаушева. Бывало, он рассказывал такие интересные истории!
Рассказал и на этот раз. Про шайку Лапоногова, про Валентина, про Гету, - конечно, не называя имен. Гета сидела против Чаушева, и он увидел, как она побледнела. Жестоко, может быть? Нет, он не мог, не должен был умолчать…
Старшие Лесновы - те ничего не заметили. Им и в голову не пришло, что эпизод из мира преступления и сыска, из мира столь же далекого от них, как льды Антарктики, может иметь хотя бы малейшее отношение к дочери.
– Насчет студента я имел беседу с директором института и в комитете комсомола, - сказал Чаушев.
– Парня оставят на учебе.
Он осторожно выбирал слова и поэтому выражался суше, чем обычно.
– А как с девицей?
– воскликнула мать Геты.
– С нее как с гуся вода! Ух, я бы эту бесчувственную тварь!…
Каштановые волосы Геты все ниже, ниже опускаются над чашкой, вот-вот упадут в чай.
– В уголовном кодексе, - ответил Чаушев, - нет статей, карающих за нечуткость, за эгоизм, так что органы правосудия в данном случае…
– Вы хоть внушили ей?
– перебила мать Геты.
– Или она пребывает в святом неведении, эта…
– Теперь ей уже известно, - дипломатично, стараясь не глядеть на Гету, молвил Чаушев.
– И как? Дошло до нее? Воспитывают вот таких белоручек, держат как в оранжерее, а потом…
Несмотря на всю серьезность положения, Чаушева начал разбирать смех. Он наверно расхохотался бы и придумал бы объяснение, но в эту минуту Гета вдруг вскочила и, не то охнув, не то всхлипнув, выбежала из столовой. Светлое платье ее молнией сверкнуло по чашам и кубкам на стеллажах, по холодному полированному металлу.
– Гета! Что с ней?
Леснова вопросительно обернулась к мужу, потом к Чаушеву.
Чаушев пожал плечами.
«Ябедничать не стану, - решил он.
– Гета уже взрослая. Пусть - сама».