Тропик любви
Шрифт:
Внезапно понимаю, что он рассказывает о своем бегстве. Мы уже не в Германии, а во Франции… или это Бельгия, а может, Люксембург? Он направляется к швейцарской границе. Гнется под тяжестью двух неподъемных чемоданов, которые днями, неделями волочит на себе. Сегодня он попадает между французской и немецкой армиями, назавтра — между американской и немецкой. Иногда движется по нейтральной территории, иногда — по ничейной земле. Но где бы он ни оказывался, везде одна и та же история: ни еды, ни крова, ни помощи. Приходится сказываться больным, чтобы получить кусок хлеба, место для ночлега, и так далее. Наконец он действительно заболевает. Волоча чемоданы, тащится с места на место, трясясь в лихорадке, умирая от жажды, шатаясь от голода, желания спать, в полном отчаянии. Сквозь грохот канонады слышно, как урчит пустой желудок. Над головой свистят пули, повсюду груды мертвецов, источающие смрад, госпитали переполнены, фруктовые деревья обглоданы, дома разрушены, дороги забиты бездомными, больными, калеками, ранеными, несчастными, потерявшимися. Каждый за себя! Война! Война! И среди всего этого он: гражданин нейтральной Швейцарии, при паспорте и с пустым желудком. Иногда швырнет сигаретку американский солдат. Но ни талька от «Ярдли». Ни туалетной бумаги.
Вокруг идут бои, сражаются все шестьдесят девять армий. Не похоже, что им есть дело до его безопасности. Но война определенно идет к концу. Все кончено, однако убийство продолжается. Никто не знает ни зачем он сражается, ни за кого. Немцы потерпели поражение, но не сдаются. Идиоты. Проклятые идиоты. По сути, потерпели поражение все, кроме американцев. Для них, этих тупоголовых американцев, война что легкая прогулка, их ранцы набиты вкусными вещами, карманы лопаются от сигарет, жвачки, фляжек, игральных костей и всего чего хочешь. Самые высокооплачиваемые воины из всех, что когда-либо надевали форму. Деньги жгут руки, а потратить не на что. Молятся, чтобы попасть в Париж, чтоб выпал шанс завалить похотливую французскую девку — или хотя бы старую каргу, если девок не осталось. И, продвигаясь вперед, они сжигают свои кухонные отбросы — на что голодающие гражданские смотрят в ужасе и остолбенении. Приказы!Вперед, не останавливаться! Уничтожать противника! Дальше, дальше… дальше на Париж! На Берлин! На Москву! Крушите что можете, жрите и пейте, насилуйте. А если не можете, насрите на это! Но не жалуйтесь! Вперед, дальше, не останавливаться! Конец близок. Победа уже видна. Выше знамя! Ура! Ура! На хрен генералов, на хрен адмиралов! На хрен ваш план! Сейчас или никогда!
Какое грандиозное время! Какое мерзкое скотство! Какое жуткое безумие!
(«Я тот самый генерал Имярек, несущий ответственность за смерть столь многих дорогих ваших близких!»)
И как привидение — наш Морикан, в ком ни ума уже не осталось, ни дерьма, мечется, словно бешеная крыса, между воюющих армий, рыскает, обходит их с фланга, петляет, натыкается на посты: со страху говоря, когда надо, на хорошем английском, или немецком, или просто заплетающемся невесть каком, лишь бы выпутаться, лишь бы проникнуть, но ни на секунду не выпуская из рук свои переметные сумы, которые весят уже тонну, и все время нацеленный в сторону швейцарской границы, какие бы ни приходилось делать крюки, петли, зигзаги и развороты, порой ползя на карачках, порой идя не скрываясь, порой задыхаясь под кучей навоза в телеге, порой заходясь в пляске святого Витта. Все время вперед, пока не отшвырнут назад. Наконец добирается до границы, только затем, чтоб узнать, что она перекрыта. Возвращается той же дорогой. Туда, откуда пришел. Жар вдвое против прежнего. Диарея. Горячка, следом другая. Перекрестные допросы. Вакцинации. Эвакуации. Новые армии, к которым надо приспосабливаться. Новые фронты. Новые прорывы. Новые победы. Новые отступления. И, разумеется, все больше убитых и раненых. Больше падальщиков. Сильнее смрад.
Но все время ему удается сохранять свой швейцарский паспорт, оба своих чемодана, остатки разума, отчаянную надежду на свободу.
— И что же такого было в тех чемоданах, что вы так за них держались?
— Все, чем я дорожу, — ответил он.
— А именно?
— Книги, мои дневники, мои рукописи, мои…
Я в изумлении посмотрел на него.
— Господи Иисусе! Уж не хотите ли вы сказать?..
— Да, — кивнул он, — просто книги, бумаги, гороскопы, выписки из Плотина, [365] Ямвлиха, [366] Клода Сен-Мартена… [367]
365
Плотин (205–270), древнегреческий философ, предположительно родом из египетского Ликополиса, жил в Риме, где был центром кружка философов и писателей. Считается основателем школы неоплатонизма. Единственным источником сведений о его жизни служит предисловие его ученика, Порфирия, к систематизированным и изданным им сочинениям Плотина «Эннеады». Прим. перев.
366
Ямвлих (250–330), к имени которого в древности добавляли эпитеты «божественный» и «вдохновенный», — античный философ, ученик Порфирия, основатель сирийской ветви неоплатонизма. Прим. перев.
367
Маркиз Луи-Клод де Сен-Мартен (1743–1803) — мистик и философ-теург, глава течения в масонстве, отделившегося от чрезмерно политизированного ордена. Школа Сен-Мартена, члены которой назывались мартинистами, была чисто эзотерической, с упрощенным ритуалом посвящения. Взгляды Сен-Мартена оказали большое влияние на развитие идеологии масонства. Прим. перев.
Я не выдержал и расхохотался. Я хохотал как сумасшедший и думал, что не смогу остановиться.
Он обиделся. Я принес извинения.
— И вы, как вол, волокли все это дерьмо, когда вашей жизни угрожала опасность! — воскликнул я.
— Человек ничего не выбрасывает из того, что ему дорого — только так!
— Я б выбросил!
— Но в тех чемоданах было все, что составляло мою жизнь.
— Значит, и жизнь надо было выбросить!
— Морикан ни за что такого не сделает! — ответил он, и в его глазах вспыхнул огонь.
Внезапно во мне пропало всякое сочувствие к нему и ко всему, что пришлось ему пережить.
Долго еще давили на меня тяжким грузом те два чемодана. Давили на мозг и душу так же невыносимо, как на Морикана, когда он ползал, словно клоп, по тому безумному лоскутному одеялу, что зовется Европой. Они мне даже снились. Иногда он, Морикан, являлся мне во сне, похожий на Эмиля Дженнингса, Дженнингса из «Последнего смеха», Дженнингса, швейцара в «Гранд отеле», уволенного с должности, лишившегося своего положения, который каждый вечер после того, как его перевели в туалетные работники, украдкой выносит свою униформу. В своих снах я вечно следовал
368
Moriturus — Готовящийся умереть (лат.), прим. перев.
И это была Европа! Европа, какой я ее никогда не видел, Европа, какой я ее не знал. Ах, Ямвлих, Порфирий, [369] Эразм, Дуне Скотт, [370] где мы? Какой эликсир пьем? Какую мудрость впитываем? Обучите основам, о мудрые! Определите степень зуда! Забейте безумие до смерти, если можете! Это звезды смотрят на нас с вышины или то дыры, прожженные в полотне больной плоти?
И где теперь генерал Двойник, генерал Эйзенхауэр, генерал Раздумчивый Корнелий Молот? И где враг? Где наша неразлучная парочка? Как бы мне хотелось передать послание — Божественному Создателю! Но не могу вспомнить его имени. Я такой безобидный, такой невинный. Я просто нейтральный. Нечего декларировать, кроме двух чемоданов. Да, гражданин. Тихий сумасшедший, только и всего. Не прошу ни наград, ни монументов в мою честь. Просто позаботьтесь, чтоб чемоданы прошли контроль. Я пройду следом. Я буду там, хотя бы в качестве багажа. Моритурус, это мое имя. Да, швейцарец. A legionnaire. Un mutile de la guerre. [371] Называйте меня, как хотите. Ямвлихом, если нравится. Или просто — «Чесотка»!
369
Порфирий (подлинное имя Малхус, что по-сирийски значит «царь», 234–305), о котором упоминалось выше, греческий философ-неоплатоник, ученик Лонгина, известный кроме своего жизнеописания Плотина еще и комментариями к Аристотелевым «Категориям». Прим. перев.
370
Иоанн Дунс Скотт (т. е. Шотландец из Дунса, 1266–1308) — монах-францисканец, философ и теолог, который стремился отделить философию от теологии. Читал лекции в Кембриджском, Оксфордском и Парижском университетах, уча, что воля выше разума, а любовь — знания и сущность царства небесного заключается скорее в блаженстве любви, чем в зрелище Бога. Прим. перев.
371
Легионер. Инвалид войны (франц.), прим. перев.
Пользуясь тем, что стоял сезон дождей, мы решили вскопать клочок земли под огород. Выбрали местечко на целине. Я с киркой шел первым, следом жена с лопатой. Наверно, Морикан почувствовал легкий укол совести, наблюдая, как женщина занимается подобной работой. К нашему удивлению, он сам захотел немного покопать. Через полчаса он выдохся. Тем не менее он повеселел. Более того, повеселел настолько, что после ланча попросил поставить кое-какие пластинки — он умирал от желания послушать немного музыки. Слушая пластинки, он то мурлыкал мелодию себе под нос, то насвистывал. Спросил, нет ли у нас чего-нибудь из Грига, например, «Пер Гюнта». Сказал, что когда-то игрывал на фортепьяно. Подбирал на слух. Затем добавил, что считает Грига великим композитором; он его любит больше других. Чем окончательно сразил меня.
Моя жена поставила пластинку с венским вальсом. Тут уж он и вовсе оживился. Неожиданно подошел к моей жене и пригласил на танец. Я едва не свалился со стула. Морикан танцует! Это казалось невероятным. Абсурдным. Однако ж он танцевал и вкладывал в танец всю душу. Он кружился и кружился, пока ему не стало дурно.
— Вы прекрасно танцуете, — сказала моя жена, когда он сел, отдуваясь и утирая взмокший лоб.
— Да вы просто юноша, — добавил я.
— Я не танцевал, наверно, года с 1920-го, — сказал он, едва не покраснев от смущения. Хлопнул себя по ляжкам. — Есть еще порох в пороховницах.
— Хотите послушать Гэрри Лодера? [372] — спросил я.
Мгновение он с недоуменьем смотрел на меня. Лодер, Лодер?.. потом до него дошло.
— Очень даже хочу, — спохватился Морикан. Он явно был готов слушать что угодно.
Я поставил «Прогулку в сумерках». К моему изумлению, он даже попытался подпевать. Я уж было подумал, что он малость перебрал вина за ланчем, но нет, на сей раз причиною было не вино или еда, он в кои-то веки был просто счастлив.
372
Гэрри Лодер (1870–1950), настоящее имя Генри Макленнан Лодер, чрезвычайно популярный британский эстрадный певец, первый (во всяком случае, из своих британских коллег), кто отправился с концертами на фронт (в Первую мировую). То же самое он повторил и во Вторую мировую, будучи уже семидесятилетним, по личной просьбе У. Черчилля. Упомянутая песенка «Прогулка в сумерках» вместе с несколькими другими стала частью шотландского песенного фольклора. Прим. перев.