Тротиловый звон
Шрифт:
Может, он и родился на свете,
Чтоб, сойдя с этой койки на пол,
Окунув ноги в шлепанцы эти,
Семь шагов до клозета прошел?
И на мир, пополам разделенный
Поперечиной рамы двойной,
Сквозь квадрат бы косился оконный
Ржавой осенью, летом, весной…
«Мой организм, моя страна…»
Мой организм, моя страна,
Где темные блуждают силы…
Гудит мотор, и вьются жилы,
И сердца
Моя страна, мой организм,
Хрипящий глухо, как пластинка…
Кто заведет твой механизм,
Когда сломается пружинка?
Никто. И если есть предел,
Тебе положенный судьбою,
И если вдруг водораздел
Пролег меж всеми и тобою,
Хоть сотню ангелов зови
С таблетками и кислородом,
Как кесарь, поплывешь в крови,
низложен собственным народом.
«В эту ночь, когда ещё далеко до рассвета…»
В эту ночь, когда ещё далеко до рассвета,
я лежу и слушаю дробь дождевую.
Дождь шагает, скользя по мокрому парапету,
и срываясь, ударяется о булыжную мостовую.
И я вздрагиваю при каждой короткой вспышке,
после которой темноты становится больше.
И мне кажется, что один я в этом городишке,
где-то неподалёку от Румынии и от Польши.
И душа моя скрывается под оболочкой,
уходит в тень, как за кулисы артистка.
Уснуть, забыться, поставить точку,
покуда рассвет ещё не близко.
«Погасли краски наверху….»
Погасли краски наверху.
За час стемнело, лишь под утро
В окне зашевелился мутный
Огонь – сквозь снежную труху.
А между небом и стеклом
Чернели тощие отрепья
Кустов, носился смерч над степью,
Покрытой белым полотном.
Серебряный водоворот
Ворочался между снегами,
Покуда вьюга сапогами
Весь мир вколачивала в лед.
«Сползает вниз трава с откоса…»
Сползает вниз трава с откоса,
Свалялся клочьями бурьян.
Распарывают грязь колеса –
Скрещенье двух борозд, двух ран.
Возможно, след свой оставляет
Мое дыхание, мой взгляд
И мысль, которая петляет,
Стремясь куда-то наугад.
Ведь есть мучительное чудо
В любом ничтожном пустяке,
И я тоску свою избуду
С дырой, просверленной в виске.
И с новой легкостью нездешней
В цветущем яростно саду
Под белой ласковой черешней
В обнимку с женщиной пройду.
«Неужели когда-нибудь кончится эта зима?…»
Неужели когда-нибудь кончится эта зима?
Дотянуть
Наклонились стволы, ледяную бессонницу пряча,
И раздувшись как бочки, в снегу утопают дома.
Я, скрипя сапогами, по черной дороге иду.
Мерзнут руки и ноги, как будто все тело промерзло.
Начинает казаться – когда-то, в каком-то году
Я вот так уже брел, намотав себе тряпку на горло.
Так же слабо и холодно звезды светили тогда,
И со свистом прерывисто в ночь вырывалось дыханье,
И мигал светофор, как большая тройная звезда,
Для которой еще не придумано нами названье.
«Не чувствуется близости весны…»
Не чувствуется близости весны…
Растущие к поверхности наклонно,
Деревья видят радужные сны.
Дрожат огни, горящие бессонно.
Под желтой пеной ржавая вода
Покуда не больна рассветом первым.
Забвение, прострация, когда
Не шевелятся ни единым нервом.
Как тяжело прощается зима!
Пласты туманные слипаются все гуще.
Часы исторгнуты, и каждый блик бегущий
Костлявым пальцем выковыривает тьма.
«Нет романтики в помине…»
Нет романтики в помине,
Только страхи, как всегда.
Мысли о семье, о сыне,
О войне – итак, когда?
Ждать, конечно, не заставит,
Жуткая, как в старину.
Важно, кто сейчас возглавит
Нашу смутную страну,
И куда свернет ведущий
За собой свою родню –
В рай, таинственные кущи,
Иль на адскую стерню.
Иосифу Раухвергеру
1
Что-то стали люди исчезать…
Пропадает все, что с нами было.
Мертвый друг не выйдет из могилы,
Чтобы о себе порассказать.
Мой ровесник, старый эмигрант.
Современник – наше поколенье,
Замаячит где-то в отдаленье,
Пустоты таинственный гарант.
Жизнь в конце – желаний дефицит,
В дальней полке желтые бумаги.
Тишина, как заполночь в овраге,
И судьба, черней чем антрацит.
2
Задернулись черные шторы,
Как мог бы сказать Басё…
Исчез человек, который
Знал абсолютно всё.
Отодвинулся на расстоянье,
Какое не преодолеть.
Осталось сплошное зиянье,
И хочется околеть.
Кипарисы персты простерли
Над каменной клеткой его.
Слова застревают в горле,
А более – ничего.