Троя. Грозовой щит
Шрифт:
Слуги принесли одеяло, которое разложили на песке, Геликаон и царица сели. Хотя на небе светило солнце, Пенелопа приказала разжечь для гостей костер, соблюдая традицию встречи друзей. Перед ними лежал хлеб и стояло вино, но они мало пили и ели.
– Расскажи мне новости, Геликаон. До нас доходит мало новостей.
Юноша посмотрел ей в лицо.
– Единственные новости – о войне, госпожа. Я уверен, что ты вряд ли хочешь их услышать. Многие умирают по всему Зеленому морю. Победителей нет. Мне сообщили, что твой муж жив. Мы не встречались друг с другом. У меня нет сведений о «Кровавом ястребе». Я приехал сюда по одной причине – оказать уважение тебе…
– Я знаю, по какой причине ты здесь! – зло воскликнула Пенелопа, наклонившись и понизив голос. – Чтобы показать Одиссею, что ты мог бы сделать. Ты угрожаешь его народу…
Его лицо посуровело.
– Я не угрожал тебе и не стану этого делать.
– Само твое присутствие здесь – это угроза. Это сообщение Одиссею, что он не может защитить тех, кого любит. Твои первые слова, сказанные мне, были хвастовством о том, что ты напал на моего родственника на Пилосе. Я не глупа, Геликаон. Я правила здесь, когда ты был младенцем в колыбели. Я знаю, почему ты здесь.
– Он оставил тебе плохую защиту, – сказал он, показав на маленький отряд Итаки.
Они сидели молча какое-то время. Пенелопа злилась на саму себя. Для нее важней всего было спасти свой народ от нападения. Спорить с Геликаоном было более чем глупо. Она не могла поверить, что он пошлет убийц к ее народу, но напряжение вокруг его глаз говорило о неразрешимых проблемах, мучающих его.
Успокоившись, царица дружелюбно спросила:
– Как твой маленький сын? Ему, должно быть, три года. Лицо Геликаона посветлело.
– Он – моя радость. Я скучаю по нему каждый день, который провожу вдали от него. Но он не мой сын. Хотел бы я, чтобы он им был.
– Не твой сын?
Геликаон объяснил, что Халисию изнасиловали во время нападения микенцев, и рождение мальчика было результатом этого.
– Я надеялся, что это останется в секрете – ради Халисии. Но такие вещи редко удается сохранить в тайне. Некоторым слугам это было известно, и пошли слухи.
– Как к нему относится Халисия? – спросила его Пенелопа. Лицо Геликаона снова потемнело.
– Она не может смотреть на него без боли. Один его вид напоминает ей об ужасе того нападения, когда сожгли ее собственного ребенка и бросили со скалы, а ее тело истязали, насиловали и ранили. Те люди, с которыми теперь твой муж в союзе. Она увидела, как он старается сдержать свой гнев.
– Но ты любишь мальчика, – быстро добавила царица. Он снова расслабился.
– Да, я люблю. Он прекрасный ребенок, умный, добрый и забавный. Но она не может это увидеть. Халисия даже не прикасается к нему.
– В мире много печали, – вздохнула Пенелопа. – Столько нежеланных и нелюбимых детей! И есть женщины, которые отдали бы все, чтобы иметь ребенка. Мы с тобой оба теряли тех, кого любили.
– Да, мы теряли, – печально согласился он.
В этот момент сопереживания она разыграла свой последний козырь.
– Я беременна, Геликаон, – сказала она. – После всего этого времени. Через семнадцать лет после смерти маленького Лаэрта. Я снова беременна. Я никогда не верила, что смогу подарить Одиссею еще одного сына. Несомненно, сама великая богиня охраняет меня. – Пенелопа внимательно посмотрела в его лицо и, увидев, что оно смягчилось, поняла, что была близка к тому, чтобы выиграть свою битву. – Доходы от торговли с Семи холмами растут, – добавила она. – Одиссей хранит твои деньги, как и обещал. И у жителей поселения мало проблем. Теперь у них есть каменные стены для защиты.
Геликаон встал на ноги.
– Я должен ехать, – сказал он, – но надеюсь, ты поверила мне, когда я говорил, что рад тебя видеть, Пенелопа. Ты однажды приняла меня в своем доме, у меня только приятные воспоминания об Итаке. Я молюсь, чтобы твой ребенок родился здоровым и смог вырасти в мире, где нет войны.
Отойдя от нее, он направился к маленькой соломенной хижине на берегу. Отряд Итаки с подозрением наблюдал за тем, как он оторвал целую пригоршню соломы от крыши и вернулся к Пенелопе. Не говоря ни слова, он поджег солому в приветственном костре, подержал ее несколько секунд, затем бросил на песок. Вытащив свой меч, Геликаон вонзил его в пылающую солому и песок. Затем он молча вернулся к стоянке кораблей и поднялся на борт своего военного судна.
Пенелопа наблюдала за ним с облегчением и сожалением. Значение его поступка было ясно. Это было послание Одиссею. Мечом и огнем он мог бы уничтожить Итаку и ее народ. Но он выбрал другой путь.
На этот раз.
Геликаон стоял на высокой корме «Ксантоса» и смотрел на удаляющиеся скалы Итаки. Он больше не видел гордую фигуру Пенелопы, но все еще мог различить тонкую струйку дыма, которая поднималась от приветственного костра на берегу.
Он не солгал ей. В ту минуту, когда он сошел на берег, все мысли о войне покинули его, на место им пришли давно забытые воспоминания: как пьяный и счастливый Одиссей стоит на столе в мегароне, развлекая своих слушателей историями о богах и героях, как Пенелопа с любовью смотрит на него, как Биас качает головой и смеется.
«Я надеюсь, ты сгоришь вместе со своим кораблем смерти», – эти слова Биаса, такие неожиданные и резкие, ранили его острее, чем любое лезвие.
Он и Биас плавали вместе, вместе сражались против пиратов, вместе шутили и смеялись. Было тяжело видеть ненависть в глазах друга. В его воспоминаниях Биас всегда обладал хорошим чувством юмора. Он помогал и поддерживал его, когда Геликаон присоединился к команде «Пенелопы». Биас был человеком, которому моряки доверяли улаживать споры и разбирать разногласия. Команда любила его, потому что его действия всегда были продиктованы искренней любовью к людям, которые служили под его началом.
Теперь этот добрый и сострадательный человек желал его смерти, и на сердце Геликаона было тяжело от ненависти старика. Конечно, Биас знал, что он не хотел этой войны, что она была начата вопреки его желанию.
Как только корабли отплыли от Итаки, Геликаон приказал слегка изменить направление и плыть на север, вдоль побережья. Не было ветра, и двойные ряды гребцов начали равномерно грести в соответствии с ритмом, который выкрикивал его первый помощник, Ониакус. Как только ритм установился, коренастый курчавый моряк подошел к нему. Он тоже изменился, с тех пор как началась война, и казался более отстраненным. Давно прошли те дни, когда Ониакус сидел по вечерам рядом с Геликаоном и размышлял о жизни или вспоминал о шалостях своего детства.