Троя. Падение царей
Шрифт:
Вокруг него поднялись радостные крики, и Каллиадес понял, что говорил громко и что его слушали троянские воины. Крики были усталыми и быстро смолкли, но разговор о победе помог людям воспрянуть духом. Каллиадес вздохнул. Он и сам не верил в свои слова, но, может быть, некоторые воины благодаря им нынче ночью будут крепче спать.
На следующее утро Каллиадес вошел в дворцовые сады, где Андромаха пыталась научить группу женщин стрелять из лука. Служанки стреляли ужасно. Большинство из них слишком сильно волновались в присутствии Андромахи, чтобы обращать внимание на то, что она им говорит. Многие луки имели слишком тугую тетиву, чтобы их могли натянуть женщины.
Каллиадес увидел, что царевна начинает раздражаться, и подумал: не жалеет ли она теперь о своей затее? Каллиадес услышал, как она говорит стройной темноволосой девушке:
– Слушай меня, Анио. Выдохни и, когда весь воздух выйдет из твоей груди, прицелься, а потом отпусти тетиву.
Стрела с черным древком прошла мимо цели, но всего лишь на ширину руки, и Анио улыбнулась, когда Андромаха похвалила ее.
Единственная женщина, которая и впрямь подавала надежды, стояла поодаль от остальных в конце линии. Он была высокой; не красавицей, подумал Каллиадес – с твердым подбородком, тяжелыми бровями и длинными черными волосами, заплетенными в толстую косу, спускающуюся по спине. Но она была сильной, справлялась с тугой тетивой лука и посылала в цель стрелу за стрелой, полная решимости овладеть искусством стрельбы. Каллиадес гадал, кто она такая, потом услышал, как Андромаха назвала ее Пенфиселеей.
Пробыв здесь совсем недолго, Каллиадес понял, что мешает. Присутствие воина-ветерана заставляло женщин смущаться еще больше. Они все время тревожно посматривали на него и перешептывались. Он поспешил покинуть сады и, выйдя, увидел Банокла, который ждал, прислонившись к стене.
– Я мог бы и не смотреть, – сказал Банокл, покачав головой. – От них от всех никакого толку.
– Ты помнишь тот первый день, когда взял в руки лук? – ответил Каллиадес, неожиданно оказавшись в роли защитника Андромахи. – Ты был ничуть не лучше их.
– Я и сейчас не лучше, – признался Банокл. – Да и ты тоже.
Каллиадес зашагал к западной части города, и Банокл последовал за ним. Могучий воин продолжал:
– Люди сказали мне, что прошлой ночью ты толковал о том, чтобы сделать вылазку и напасть на них. На войска Агамемнона, в смысле.
Каллиадес покачал головой.
– Я говорил, что если еще несколько армий махнут на все рукой и отправятся по домам, мы сможем выйти из города и вступить в битву. Но у врагов все еще на каждого нашего воина приходится по пять человек. И они сильнее. У них больше воды.
– Что ж, я собирался сказать, что это глупый план, – ответил Банокл. – И все-таки я бы на него согласился. Мне до смерти надоело сидеть и ждать. Куда мы идем?
Каллиадес прокладывал путь через лабиринт хибарок беженцев. Женщины и дети с отупевшими глазами сидели в дверях или на мешках, наблюдая, как два воина проходят мимо. Младенцы надрывно плакали, но, если не считать этого звука, в городе беженцев стояла тишина.
– В лагерь фракийцев, – ответил Каллиадес. – я хочу поговорить с Хилласом.
– Хорошо. Хотел бы я знать, осталось ли у них еще что-нибудь от этой их выпивки, «горного огня».
– От той выпивки, которая, по твоим словам, на вкус напоминает старые сандалии, оставленные тушиться на всю зиму, а потом подожженные?
– Да, она была хороша. Интересно, осталось ли у них это пойло.
Каллиадес остановился так резко, что Банокл прошел вперед несколько шагов, прежде чем вернуться к нему.
– Что случилось? – спросил он.
– Банокл, ты задумывался о том, что мы будем делать – ты и я – если выживем?
Его друг пожал плечами.
– Отправимся куда-нибудь еще, полагаю. Мы больше не можем вернуться на запад. Мы пойдем на север с Хилласом и фракийцами, возможно, будем помогать им отвоевывать их землю. А что?
Каллиадес глубоко вздохнул.
– Полагаю, я оставлю меч, – сказал он.
– Меч Аргуриоса? Можно, я тогда возьму его себе?
– Нет, я имел в виду, что оставлю воинскую службу.
– Ты не можешь, – нахмурившись, сказал Банокл. – Мы же братья по оружию. Разве для тебя это ничто не значит?
– Помнишь то время, когда мы впервые пришли сюда, в Трою?
Банокл ухмыльнулся.
– То была отличная драчка, верно? Одна из лучших.
– В тот день мы чуть было не погибли, – напомнил ему Каллиадес. – А многие наши друзья и вправду погибли. В том числе Эратрий, о котором ты сказал, что хотел иметь его братом по оружию.
Банокл пожал плечами, а Каллиадес продолжил:
– С тех пор мы через многое прошли, верно?
Его друг кивнул.
– Тогда я думал, что весь мир делится на львов и овец. Мы были львами, и наша сила давала нам власть над овцами, – Каллиадес покачал головой. – Теперь я этого не чувствую. Все гораздо сложней. Но я пришел к заключению, друг мой, что бедствия мира проистекают от таких, как ты и я.
– Мы не начинали эту войну, – у Банокла был озадаченный вид.
– С этим я мог бы поспорить. Или я мог бы возразить, что ее начал Электрион. Или Геликаон. Но дело не в этом. Посмотри на все эти армии за стенами. Некоторые из них ушли не потому, что отступились от войны, а потому, что здесь не предвидится битв и добычи, которую можно захватить. Они ушли в другие места, чтобы убивать и калечить. Мужчины вроде тебя и меня, продающие свои мечи за смерть, славу или за разграбление царства.
– Тогда что ты будешь делать? Станешь жрецом? – пренебрежительно спросил Банокл.
– Не знаю, – печально признался Каллиадес. – Но я знаю, что ты меня понимаешь, Банокл. Не так давно ты говорил о том, чтобы оставить армию и стать земледельцем.
– Это было тогда, – коротко сказал Банокл, лицо его помрачнело.
Он повернулся к Каллиадесу спиной и продолжил путь. Со времени их беседы на поле битвы на равнине Скамандера Банокл не говорил о Рыжей и о своей короткой супружеской жизни. Если Каллиадес пытался об этом заговорить, Банокл просто уходил от него.