Тройная игра афериста
Шрифт:
Он явно от страха перестал понимать русский вовсе. Достал бумажник и держал его перед собой, как маленький щит, могущий спасти от револьверной пули. Пришлось взять. Я сунул бумажник в левый карман пиджака и подошел к окну, за которым по моему разумению должен был быть балкон.
Балкона не было. Я растерялся. Видел же я с фасада гостиницы маленькие балкончики. Но делать было нечего, в конце концов соседнее окно не должно быть далеко, а уж карниз между ними просто обязан быть. Я вернулся к двери, запер ее, положил ключ на стол и погрозил нерусскому пистолетом:
–
Потом я открыл окно нараспашку и высунулся в жаркую полутьму вечерней столицы. Да, карниз был, но какой узенький. Я посмотрел на соседнее окно. Света там не было, значит майор уже уложил ребенка. Холодная ярость охватила меня, смыв остатки осторожности и страх перед высотой. Я вылез на карниз, сделал два шажка, балансируя, ухватился за подоконник, (слава Богу окно из-за жары было открыто вовнутрь), хотел присмотреться, прежде чем залазить туда, но тут услышал Машин голос:
– Я так не хочу, - громко сказала девочка, - мы так не договаривались. Что вы делаете, я не буду в рот, так нечестно...- Тут звуки голоса смялись, будто их скомкали.
Я понял, что девочке зажали рот или горло. Мозг вновь стал всего лишь придатком хищного тела, это тело очутилось в номере раньше, чем я отдал ему приказ к атаке; мне не нужен был фонарик, мне не нужно было оружия, которым я был нашпигован, как террорист, мне нужен был только гнойный пидар Момот и он встал мне навстречу - голая упитанная фигура с еще торчащим фаллосом, но он вставал медленно, будто двигался в какой-то вязкой жидкости, и мое тело значительно опережало его...
***
...Седой посмотрел на часы, хотя мог и не смотреть. Он всегда чувствовал время, как животное, с точностью до минуты. Но он все же посмотрел, убедился, что уже 22-30, точно выверенным движением, в котором не было ничего лишнего, взял телефонную трубку и нажал повтор.
– Да, - почти сразу же отозвался Григорий, - я слушаю.
По легкой хриплости и взволнованности голоса Седой понял, что произошли некие непредвиденные события.
– Докладывай, - сказал он сухо.
Выслушав скороговорку подчиненного, Седой некоторое время молча дышал в трубку. Потом положил ее на стол, встал, прошелся по комнате, взглянул на себя в зеркало. Лицо было таким, каким он заставлял его быть - бесстрастным. Он вернулся к телефону, осторожно взял трубку, в которой все еще алекал его лучший исполнитель и нажал на кнопку отключения. Трубка смолкла...
***
...Григорий смотрел на Калитина, но не видел его. В остановившихся глазах напарника стыл совершенно животный страх. В дверь с грохотом забарабанили. Калитин в один прыжок оказался около нее. Дверь не была заперта, она, как и окна, открывалась вовнутрь, но стучавший дергал ее на себя. Калитин гаркнул, стучавший отпустил наконец ручку, дверь открылась и Александр Александрович увидел волосатого человека в распахнувшемся халате и в одном тапочке.
– Там бандита, - хрипел волосатый, - дэнги забирал, втарой номера пошла!
– Скорей, - оттолкнул Калитина Григорий, - это у майора, надо успеть.
"Надо отдать должное Грише, - мельком подумал оперативник во время короткой пробежки, - реакция у него получше, чем у меня. Я-то сразу и не сообразил, что это связано с самодеятельностью Момота".
Григорий уже стоял у майоровской двери, прислушиваясь. Тут из-за этой двери взвился очень громкий крик боли, он пронизал весь коридор и оборвался, как звук мощного сигнального горна.
– Давай вместе, - сказал Григорий, отходя для разбега.
Они вместе на скорости вбили крепкие плечи в запертую дверь и с грохотом ввалились в номер...
***
...Я, наверное, на долю минуты потерял сознание от перенапряжения. Я все-таки аферист, а не зеленый берет. Очнулся я от боли в руках и от того, что кто-то гладил меня по щекам. Усилием воли я стряхнул багровую пелену, застилавшую сознание и заставил себя смотреть.
В номере горел свет, прямо передо мной был тощий голый девчоночий живот, а милый Машин голос шептал:
– Ну же, Вовка, ну же, ну что ты...
Я дернулся, обретая власть над телом. Оказывается я сидел на полу, Маша голышом стояла надо мной и гладила меня по щекам, что-то нашептывая.
– Иди, оденься, - сказал я сипло, - простудишься.
И сам удивился этому нелепому: "простудишься".
Маша, похоже, только сейчас осознала, что стоит передо мной в чем мать родила, ойкнула и смылась в ванную. Я медленно, буквально по частям встал. Мышцы болели, будто я сутки отработал на лесоповале. Я посмотрел на руки, они были в крови, а ногти на указательном и среднем пальцах левой руки содраны. Я перевел взгляд на майора. Педофил лежал без сознания, его грудь и живот были в ранах, будто его терзал тигр. Я вновь перевел взгляд на свои руки, на сломанные ногти. Да, человеческие возможности беспредельны, где-то я об этом читал.
Я взглянул на стол, где стояли тарелки с объедками. Между посудой лежал отличный нож с костяной рукояткой, такие выкидные ножи из мягкой стали делали у нас в краслаге, стоили они дорого. Я опять посмотрел на обмякшее тело Момота. Червячок, болтавшийся внизу его пухлого животика, только недавно мучил мою девочку, мою сестру, дочку. А скольких наивных девочек уже опоганил майор! А скольких еще опоганит!!
Я хладнокровно взял нож в правую руку, нагнулся к Момоту.
Нож действительно был отлично наточен, лезвие почти без сопротивления отсекло мерзкий майоровский отросток. Момот очнулся от боли, взвыл, как пожарная сирена, и вновь потерял сознание.
В этот же момент рухнула входная дверь. Вместе с ней в прихожую ввалились двое мужиков. Это были спортивные мужики, потому что один вскочил на ноги мгновенно, а второй вообще не упал, ухитрился устоять на ногах и, даже, достать пистолет. Но направить его на меня он не успел. Маша выскочила из ванной, перекрыв дверью им дорогу, что позволило мне завести руку за спину и развернуть снятый с предохранителя шмайсер в сторону нападавших.