Тройная игра
Шрифт:
Гуськов хотя и не подал вида, но явно был в замешательстве. Он хотел было огрызнуться: дескать, Разумовский такой же вор в законе, как Турецкий — папа римский, но вовремя удержался от такой глупой пикировки. Он лихорадочно соображал, что же реально Турецкому известно — явно у него, Гуськова, где-то была прореха, утечка информации. Но где? Суконцев? Эта падла Нюська? Губошлеп Толик? Нет, наверно, все же этот Турецкий блефует — что-то слышал, но докопаться по-настоящему пока все же не докопался, иначе разговаривал бы, наверно, совсем по-другому. Они, прокурорские гончие, с виновными так разговаривают, что, бывает, кровь в жилах стынет. Но опасность близка, придвинулась уже настолько, что надо срочно что-то делать. Плохо будет, если, к примеру, Суконцев залетит со своими наркотиками. А ведь говорил он ему: не связывайся ты, мол, Семен, с наркотой, а тем более с чернож… Да и Грант — падла…Нельзя, вообще-то, о покойнике плохо, ну а как еще о нем скажешь? Эх, не надо было Семену его тогда выпускать из Бутырки — прикончили бы прямо там, а потом как-нибудь и сактировали бы…
Но Турецкий и не думал блефовать насчет Никона. Уральский авторитет, доставленный в Генпрокуратуру еще с утра, ждал своего часа, своего выхода на сцену. Об этом Александр Борисович позаботился заблаговременно, прекрасно понимая, что, как только он начнет выкладывать перед Гуськовым свои карты, в Бутырке сразу все переменится, там с ходу попытаются замести следы понадежнее — уж очень вопиющим выглядел сам факт того ослабления режима, которое допустил тюремный персонал. Поэтому Турецкий, прикрываясь необходимостью провести некий следственный эксперимент, свалился сегодня в Бутырку как снег на голову с предписанием начальника ГУИН по Москве, так что и Никона, и Васю, и их тюремное начальство он застал врасплох.
Когда Александр Борисович в сопровождении коридорного и начальника режима вошел в его камеру, Никон сидел за столом, уставленным лакомствами (любил, грешным делом, старый зэк сладкое), смотрел на экран своего огромного телевизора.
Вася делал ему из-за спин начальства предупреждающие знаки, но Никон, сразу все поняв, не обращая на него ни малейшего внимания, даже не шелохнулся, не переменил позы.
— А ну встать! — заорал ошалевший от пикантности этой ситуации начальник режима.
Никон нехотя, через силу встал, не выпуская из рук кружки с чифиром. Над головой у него белел новый лозунг, натянутый прямо под намордником: «Не воруй — государство не любит конкурентов».
— Здорово! — одобрил Турецкий. — Вообще, красиво живешь, Никон.
— Ага, — согласился Никон. — Я вообще люблю, чтоб культурно. У меня и на зоне завсегда так было… — Усмехнулся бесстрашно, нагло пригласил: — Присаживайтесь, граждане начальники, в ногах правды нету. Чем угостить? Коньячком, чифирком? Это — пожалуйста, для хороших людей ничего не жалко…
— Спасибо, спасибо, — усмехнулся Турецкий и покосился на начальника режима. Тот, белый как бумага, исподтишка показывал Никону огромный кулак.
— А чего ж спасибо? — поинтересовался Никон. — Спасибо в стакан не нальешь, как говорили древние старцы. — И засмеялся мелким, дробным смешком — шучу я, мол, граждане начальники…
Очная ставка с Никоном все-таки сдвинула Гуськова с его непробиваемых позиций. Но реакция была странная: генерал не впал в панику, он разозлился. И не просто разозлился, а даже как бы обиделся на Турецкого. Уходя, подошел к нему вплотную, поднял руку, словно собираясь не то дать пощечину, не то потрепать его по щеке. Но, увидев глаза Турецкого, руку убрал — как бы и в последний момент не захотел к чему-либо здесь прикасаться. Сказал сквозь зубы:
— Мальчик! Ты еще мал и глуп и не видал больших огорчений в своей жизни. Но я тебе их устрою! Это ты кого решил возить мордой — меня, генерала, который служит отечеству верой и правдой?.. — И замолчал, как бы задохнулся от злости.
— Ну-ну, флаг вам в руки, господин генерал. А насчет служения отечеству, подобного вашему, знаете как наши предки говаривали? Древние старцы, по терминологии вашего протеже Никона? Неверный слуга господину супостат, вот как они говорили!
— Ну-ну, — сказал теперь генерал. — Пой, ласточка… — И хлопнул дверью.
Вот теперь Турецкий был совершенно уверен: с этого момента механизм огромного следственного дела о коррупции в верхушке МВД пришел в необратимое движение…
В одну из пятниц «дядьки», все трое, пожаловали в «Глорию» — дескать, шли по всегдашней традиции в Сандуны, да вот решили заглянуть.
— Помнится, кто-то не так уж и давно приглашал нас всех на посиделки! — весело напомнил старший Грязнов. — Вот мы подумали-подумали и решили осчастливить вас посещением, братцы-кролики. Принять из ваших юных рук по обещанной стопке, а заодно выслушать ваши поздравления.
— А поздравления-то с чем? — решил уточнить любивший полную ясность Макс.
— Здрасте вам! Страна бурлит и клокочет, а эти так называемые сыщики ни хрена, извините, не знают! А по телевизору-то не передавали еще? Чего тянут?
Только Турецкий смог приостановить этот вулкан:
— Слава, перестань дурака валять. Не обращайте внимания, ребята, это он от радости, что мы наконец передали гуськовское дело в суд.
— Во, блин! — обрадовался Сева. — Это что — то самое дело об убийстве Разумовского?
— Ну я бы называл его теперь иначе, — вмешался в разговор обычно молчаливый Меркулов. — Дружными усилиями мы, братцы, завершили дело о преступности в высших эшелонах МВД. — С этими словами Константин Дмитриевич торжественно выставил на стол большую бутылку французского коньяка. — Так что пусть вот эта скромная награда найдет сегодня своих героев.
— Шутка ли, братцы, — подхватил Турецкий, — в итоге даже министра снимают! И все это, можно сказать, благодаря вам, благодаря тому, что вы взялись за это дело!
— Это чего — шутка? — с сомнением спросил Денис. Обратился к Меркулову как к наименее склонному к розыгрышам человеку в этой шебутной компании: — Дядь Кость, это хохма?
— Какая там хохма, Денис! — Меркулов, кажется, даже немного огорчился, что он им не верит. — Какая хохма, если дяде Славе вон премия председателя правительства, мне премия Генпрокурора, а Сашке — аж правительственная награда. Орден «За заслуги перед Отечеством» четвертой степени!
— Так точно-с! — подхватил Грязнов-старший. — Вообще-то четвертая — она затравочная, для начала. Потом третья, потом вторая. Эх, ребята, выкопайте нам еще одно такое дельце, я тоже орден хочу!