Тройняшки не по плану. Идеальный генофонд (+ Бонус. Новый год у Тумановых)
Шрифт:
Пальцами наткнувшись на повязку, опускаю глаза. Коричневатая, пропитанная лекарствами и моей кровью, полоска выглядит уродливо. Но еще ужаснее то, что под ней.
Не разрез и свежий шов. А то, что я навсегда потеряла.
Под повязкой – утраченные надежды, разбитая мечта, которой никогда не суждено сбыться.
Я и не подозревала, как сильно, до безумия любила и ждала неродившегося малыша, пока… не потеряла его. Несмотря на уничтожающую агонию, в которой я
– Нашего ребенка не удалось спасти, - выдыхаю тяжело, будто напоминаю сама себе. Пытаюсь принять. Но не верю. Не могу!
Только недавно я ложилась в постель, поглаживая животик. Мечтала о том, как когда-нибудь почувствую первые шевеления. Как во мне будет барахтаться крохотный человечек, толкая то ручкой, то ножкой, а то и упираясь головой. Как однажды я, измученная и уставшая после родов, возьму его на руки. Улыбнусь и расплачусь от понимания того, что я стала мамочкой. Сына или дочки от любимого мужчины.
Но вдруг…
Счастье оборвалось. Резко. Жестоко.
Боль… Мама… Скорая… Кровотечение…
Приговор, как эпитафия: «Внематочная беременность». Как прощание с частичкой меня. Разумом я сразу поняла, что ребенка не спасти и изначально у него не было шансов, но сердце упорно не признавало этого, барабанило в груди, билось в ребра, будто пытаясь сбежать от суровой реальности.
– Тебе надо отдыхать, - не глядя на меня, жалкую и порезанную, Макар поднимается со стула. Толкает его слегка, и ножки с противным скрипом скользят по полу. – А у меня дежурство.
– Опять? Ты только с очередного, - всхлипываю я. Знаю, что он просто не хочет находиться рядом.
– Что я говорил по поводу истерик? – устремляет на меня холодный взгляд, но больше не имеет такой власти надо мной, как раньше.
Я погибла вместе с малышом. А моя пустая оболочка по инерции ищет тепла и утешения в любимом, но, споткнувшись о ледяную стену, рикошетит.
– У нас с тобой ребенок умер, Макар, - плачу, не стесняясь слез. Плевать, как выгляжу. И пусть ему не по душе такая я, разбитая и искореженная. – Пока ты был на дежурстве, - в моем тоне мелькает обвинение.
– Срок маленький. Там и не человек был, а так, клетка, - цинично отзывается он. – Не переживай, - бросает и отходит к окну.
– Тебе совершенно все равно? – ошеломленно лепечу я.
– Нет, я лишь оцениваю ситуацию с позиции врача, - оглядывается на меня. – Ты ведь тоже медик, Агата. Будущий гинеколог. Мечтаешь им стать, - убирает руки в карманы, а я головой качаю и зажмуриваюсь, выдавливая слезы. Ни о чем я теперь не мечтаю. – Должна понимать, что и как с тобой произошло. И о развитии эмбриона все знаешь...
Приблизившись, не целует, а будто клюет меня в лоб. И тут же выпрямляется опять.
– Ребенка, - исправляю мужчину и, распахнув глаза, буравлю его зло.
Стиснув тонкие губы так, что их почти не видно становится на лице, Макар окидывает меня уставшим взглядом. И молча направляется к двери.
Догадываюсь, что означает этот его маневр. Мужчина поступает так, когда недоволен моим поведением. Оставляет меня одну, чтобы я «подумала» и провела работу над ошибками.
Но вместо этого я готова сорваться в рыдания. Прокричать: «Не уходи, молю!» - и попросить обнять меня.
Как же плохо.
– Макар? – сипло зову.
Не реагирует. Сталкивается на пороге с моей мамой, взволнованной, нервной, багровой от злости, переживаний и наверняка поднявшегося давления.
– Алевтина Павловна, вы вовремя. Передаю вам наше сокровище, - меняет тон Макар. – А я спешу в клинику.
И исчезает прежде, чем мама успевает что-то ответить. Она смотрит ему вслед. Кажется, молнии в него мечет.
– Мам, что врач сказал? – шмыгаю я носом, сквозь пелену слез с трудом различаю приближающуюся ко мне фигуру. Чувствую, как проминается матрас рядом.
И погружаюсь в тепло маминых объятий. Осторожных, чтобы больно мне не сделать, и бережных. Но не способных исцелить душу и тело.
Молчание…
Значит, все безнадежно плохо.
И я реву надрывнее.
– Девочка моя, тише, - поглаживает меня по макушке мама. – Давай медсестру попрошу, чтобы успокоительное тебе вколола? Доченька, - целует в висок.
– Нет, потом, - откидываюсь головой на подушку, пытаюсь сморгнуть соленые капли, но они нескончаемым потоком льются по щекам. – Скажи, что со мной? – упрямо зыркаю на мать.
Мягкие подушечки пальцев касаются щеки, поглаживают. Добрые глаза родительницы сужаются.
– Трубу сохранить не удалось, вторая воспалена, - проговаривает она честно. Знает, что ложью только хуже сделает. Не переношу и не прощаю подобное. – По-женски восстанавливаться некоторое время придется. Ты сложную операцию перенесла, моя храбрая малышка. Хорошо, что мне позвонила. Промедление… - обрывает себя на полуслове. Сама едва не плачет.
Впервые вижу ее такой сломленной. А еще осознаю, как же сильно соскучилась за месяцы нашей ссоры. Из-за Макара. Которого даже рядом со мной нет сейчас. Не было и ночью, когда все произошло. И если бы не мама…