Трудно быть сержантом
Шрифт:
Говорить с ним дальше было бесполезно. Я направился к лейтенанту Гарделле и попытался убедить его, но он вряд ли мог понять, какая нам грозила опасность. Уж я ему объяснял, объяснял, а он только мычал и хлопал глазами. Тогда я кинулся разыскивать других офицеров, но толку не добился. Лейтенант Кендалл уже спал, лейтенант Кавер с головой окунулся в работу. Он то и дело записывал что-то, расшвыривал карты, рассматривал трубочки и каждый раз, когда я к нему обращался, недовольно говорил;
— Уходи, не мешай, я занят.
Пришлось поставить на этом крест. Когда я сказал Бену, что уговаривать офицеров отложить
— Нет, этого мы не можем сделать, Уилл.
— Почему?
— Мы должны быть в самолете, на своем посту. Тебе это хорошо известно. Ведь нельзя же каждый раз, когда грозит опасность, бросать самолет и возвращаться поездом. А впрочем, тебе виднее. Если хочешь ехать, отправляйся на вокзал, а я останусь с экипажем.
Я еще ни разу не видел Бена таким спокойным и уверенным в себе. Он не спорил со мной, не злился, а просто сказал о своем решении, не пожелав обсуждать какие-либо другие шаги с нашей стороны.
Я не знал, как мне быть. Бен в душе, конечно, лететь не хотел, это я понял сразу. Надо было подумать, как его отговорить.
Механики все еще возились с капотом, а лейтенант Бриджес расхаживал и отдавал приказания. Я присел на колесо и стал закуривать, но вдруг вспомнил, что курить нельзя, потому что моторы близко, а потом решил:
"Черт с ними, с моторами, пусть загораются, может, это и к лучшему" — и стал пускать дым клубами и разбрасывать повсюду пепел. Однако из этого ничего не вышло.
Механики наконец закончили работу, спустились на землю и убрали лестницу. Я отчетливо слышал, как один из них сказал другому:
— Надо бы сообщить диспетчеру.
— Он разобьет самолет раньше, чем мы успеем это сделать. Как назло, ни одной машины поблизости! — ответил другой.
А события развертывались своим чередом. Лейтенант Бриджес подал команду:
— Всем по местам!
Пока члены экипажа поднимались в кабину, он изображал шум поезда и даже вспомнил старую шутку: "Прошу садиться!" — "Спасибо, я уже сидел". Эту шутку он повторил несколько раз и все полезли наверх.
Махнув на все рукой, я решил опять сесть в кабину вместе с офицерами и понаблюдать за ними. Мне это занятие с самого начала пришлось по душе, а теперь должно было быть еще интереснее.
Бен уже поднимался к себе, когда я крикнул ему, что опять сяду в кабину, и пошел вынимать колодки из-под колес.
Когда я вернулся, лейтенант Бриджес уже захлопнул дверь кабины. Я начал стучать изо всех сил и вдруг услышал, как затарахтел один из моторов.
Я растерялся и не знал, что делать, а потом стукнул в дверь еще несколько раз, но она не открывалась. Зачихал второй мотор, совсем как на старой машине перед тем, как ей тронуться с места, и сильная струя воздуха от винта сорвала с меня пилотку. Тогда я решил пробраться к Бену, но и он уже заперся. Тут заработал еще один мотор, и мне пришлось пригнуться, чтобы воздушный поток не сбил меня с ног. В отчаянии я рванулся к кабине стрелка и стал кричать:
— Бен, открой, Бен, открой!
Но вот зарокотал еще один мотор, самолет накренился и двинулся в сторону взлетной дорожки. Делать было нечего, и я побежал за ним.
Мне казалось, что я бежал очень долго, размахивая руками, чтобы привлечь внимание Бена. Он был прямо надо мной. Я хорошо
— Бен, Бен, открой?
Наконец Бен заметил меня и махнул рукой. Потом он попытался встать, но сделать это;
было невозможно из-за ремней, которыми он пристегнул себя к сиденью. Тут я вспомнил, как однажды он рассказывал мне, что — летчики на реактивных истребителях тщательно застегивают все ремни. Я с ужасом подумал, что Бен сделал то же самое, и боялся, что он теперь не скоро выпутается из ремней. А самолет выруливал к взлетной полосе, и я напрягал все силы, чтобы не отстать.
Бену пришлось расстегнуть по крайней мере ремней пятнадцать, прежде чем он смог встать с места. Когда он покончил с ремнями… самолет как раз остановился в начале взлетной полосы, перед тем как начать разбег. Вот люк кабины стрелка открылся, и на миг оттуда показалась голова Бена. Потом он протянул руку и я ухватился за нее. Еще мгновение — и я был бы на месте. Но тут взревели моторы, самолет рванулся, хвост его немного подпрыгнул, а я, потеряв опору, сорвался и потянул за собой Бона. Оба мы шлепнулись на землю. Бедняга Бен, наверное, здорово ушибся и от боли не мог понять, что произошло. Он только мотал головой, пытаясь очнуться как после сна. И прежде чем я успел вскочить на ноги, самолет, покачивая крыльями, уже бежал по взлетной полосе. Он подпрыгивал и весь дрожал от напряжения, будто собираясь взвиться на дыбы, как норовистый конь. Вот машина на миг отделилась от земли, но тут же стукнулась колесами о бетон, подпрыгнула, накренилась и, почти касаясь правым крылом земли, пошла низко над аэродромом. Поднявшись метров на тридцать, самолет пошел было свечой, но потерял скорость и рухнул на землю. Хвостовая часть его отломилась и загорелась. Вот тогда я понял, что нам с Беном чертовски повезло: будь мы в самолете, от нас бы, кроме пепла, ничего не осталось! Передняя часть самолета выглядела сносно, но хвост, вернее, то, что от него осталось, совсем исчез в пламени. Тут взвыла сирена, и к месту аварии со всех сторон побежали люди. Честно говоря, увидев горящий самолет, я не стал особенно сокрушаться, что нас не оказалось на боевом посту. Я, конечно, ничего не сказал Бену, но именно эта мысль первой пришла мне в голову.
ГЛАВА XIX
Бен стоял ошарашенный, только головой мотал. Сначала я хотел броситься к месту аварии, а потом раздумал: зачем нам бежать к самолету, если там и без нас хватает шуму. Довел я Бена до ворот аэродрома и усадил в автобус, который шел в город.
План был у меня такой: доберемся до вокзала, сядем в поезд и махнем домой, к себе на аэродром, как ни в чем не бывало. Однако сразу попасть да вокзал не удалось. Когда мы вышли из автобуса, Бену стало плохо, и мне пришлось отвести его в парк и положить на скамейку, чтобы у него прояснилось в голове. Бедняга еще никак не мог оправиться после падения. Когда Бен начал понемногу приходить в себя, я пожалел, что не отвез его сразу на вокзал: уж очень он разволновался и без конца твердил: