Трудные дети
Шрифт:
Он почти сразу после этого разговора уехал, а легче совсем не стало. Я тоже домой уехала, забаррикадировалась и решила в этом году с публичными мероприятиями завязать. Оставались две выставки, и с ними как-нибудь Панцовский справится.
Номер мы сдали без происшествий, Яша выплатил мне отпускные и отдал путевку.
— Только перенесли рейс, - предупредил начальник.
– Тридцать первого вылет, в обед.
— Что так?
— Я не аэрофлот, не знаю.
— Ладно, - в руках путевку повертела, а у самой сердце дрогнуло от страха и облегчения.
– Пусть тридцать первого.
Атмосферы праздника совсем не ощущалось. К Новому Году я не готовилась, не покупала ни подарков, ни елки, ни новогодних украшений.
Только в поездку какие-то вещи - все для себя любимой. Шопинг никогда не был панацеей от всех неприятностей, пустая трата денег просто не могла быть таковой для меня. Но вот время тянула отменно.
Перед отъездом ко мне заехала Рита. Ввалилась, стряхивая капли с капюшона пальто, топала ногами, сбивая снег, и радостно щебетала что-то, нахваливая погоду. В руках она держала картину, завернутую в плотную бумагу.
— Какой там снег, Аль!
– воскликнула она счастливо.
– Такой пушистый.
— Угу.
Я посторонилась, пропуская ее внутрь, и зашла на кухню за чашками кофе и конфетами. Рита шумно располагалась на диване.
— Ты улетаешь?
— Да.
— Куда?
— В Аргентину.
— Там тепло, наверное, - тоскливо вздохнула рыжая.
— Теплее, чем здесь.
— И надолго?
— Надеюсь, недели на две.
— Когда тебя встречать?
— Я не знаю.
Девушка озабоченно нахмурила тонкие брови, замерзшие руки ото рта убрала и слегка склонила голову набок.
— Ты с каждым днем все печальнее. Что-то случилось, Аль?
— Ничего. Какая тебе разница?
— Я же волнуюсь!
— За себя волнуйся! А за меня не надо.
— Нельзя быть такой букой. Скоро же праздник.
— Для тебя, - взбесившись от чужого вмешательства в свою жизнь, я резко и не слишком вежливо перевела тему разговора. Будь на месте Риты кто-то другой, его бы оскорбил мой тон.
– Зачем ты приехала?
— Я помешала?
– приуныла Марго.
— Да.
— Чему?
— Моим сборам.
Она по-настоящему расстроилась.
— Прости, пожалуйста. Я подарок привезла.
Я заинтересованно выгнула бровь и иронично улыбнулась. Риткины подарки, как правило, были бесполезны, но довольны безвредны. И всегда наполнены такой бесхитростной добротой, что вызывали улыбку. По крайней мере, в отличие от подарков других людей, ее - меня веселили.
Ритка подскочила, приволокла картину и жестом попросила убрать с журнального столика все лишнее. Я сдвинула к краю чашки и глубокую конфетницу, журналы переложила вниз. Девушка старательно разрывала скотч и оберточную бумагу, и круглое личико просияло, когда на свет показалась сама картина.
— Вот, держи, - она протянула мне небольшой холст в очень простой черной раме.
– Я закончила ее. Помнишь, мы договаривались? Давно, правда, несколько лет назад, но…я закончила ее.
Помнила. И воодушевления не испытывала. Рита ту картину, которую еще на свадьбе мне пыталась всучить, наконец-то доделала. Теперь все в цвете было, но не сказать, что цвета прибавилась. Я была нарисована в черно-белых тонах - белая растянутая майка с чужого плеча, широкие черные штаны с белыми полосками по бокам. Волосы черны как смоль, такого же оттенка, что и рукоятка ножа. А кожа белее снега, и именно кожа давала понять, что это картина, а не фотография.
Напоминания о прошлой жизни преследовали со всех сторон, а я не была к ним готова. И картина эта была своего рода окном к жизни Саши Волковой, которой я не стыдилась, но и вспоминать не хотела.
Ритка преданно заглядывала мне в лицо, прижимала к себе картину, как любимого ребенка, и с замершим сердцем ждала моей реакции. Я сухо поблагодарила, с натянутой улыбкой картину взяла, решив при первой же возможности сжечь, как и розу недавно, и выпроводила полубезумную художницу из своего дома. Картину спрятала в глубинах большой гардеробной, лицевой стороной к стене.
Вечером перед отъездом позвонила сиделка моей бабки. Сухим и деловым тоном полюбопытствовала, смогу ли я подъехать и если да, то когда.
— А прямо сейчас, - заявила я, на расстоянии ощущая чужое недовольство.
— Уже поздно, - напомнила женщина, и тут же на заднем фоне раздался дребезжащий и вечно недовольный голос старухи, насылающий кары на голову незадачливой женщины.
Через час я уже была у нее дома, стойко не обращая внимания на неодобрение, волнами исходившее от сиделки. Кофе попросила и прошла внутрь спальни, пропитавшейся лекарствами и болезнью.
— Здравствуй-здравствуй.
— И вам не хворать.
Бабуська прищурила подслеповатые глаза, полные энергии и жизни, изучила меня с головы до ног, и увиденным осталась, мягко говоря, недовольна.
— Таких, как я, в гроб кладут. А ты еще хуже меня.
Кожа у старухи была как наждачка, болезненно-желтая, обескровленное лицо, ввалившиеся глаза и выступавшие вены дополняли картину. Я кивнула.
— Спасибо. Последнее время я просто купаюсь в комплиментах.
— Да не за что. Расскажи что-нибудь, - она властно махнула рукой, как привыкла, и с трудом устроилась на подушках.
– Мне скучно.
— Вы за этим меня поздно вечером вызвонили?
— Но ты же приехала, - резонно заметила старуха.
– Рассказывай.
Поведала ей о том, где была в последнее время, кого встречала. Об общих знакомых рассказала, которые, как ни странно, у нас имелись. Элеонора Авраамовна слушала с неподдельным интересом, цепкие глаза лихорадочно сверкали. Когда сиделка попробовала заикнуться о времени, старуха далеко ее послала, когда же та напомнила об ослабленном здоровье, она послала ее еще дальше.