Трудные дети

Молчанова Людмила

В ту же минуту во мне проснулась неконтролируемая ненависть к Оксане, которая снова пошла меня провожать. Я смотрела на ее милую улыбку, платье и нежную кожу, и не могла понять, почему одним все, а другим ничего. За что ей просто так дается то, что мне приходится выгрызать у жизни зубами, сбивая руки в кровь? И не только руки.

В воротах дома столкнулась с Машей. Девушка волосы поправляла, сбивала с сапожек снег, а увидев меня, настороженно замерла. Мне хватило одного взгляда на нее, а ей - на меня, чтобы осознать одну вещь. Мы обе ненавидим Ксюшу, только плоскости ненависти у нас разные. Моя ненависть давно росшая

и, наконец, выросшая. Ненависть недостойной к достойной, пусть недостойной себя считаю не я, а все остальные. Почему Оксану ненавидела Маша - не знаю. Но мы с девушкой друг друга без слов поняли. Поэтому было лишь вопросом времени то, когда Мария поведает страшную тайну. А она поведает, я теперь не сомневалась.

Он не приехал. Позвонил, извинился, сказал, что нет времени. А я заверила, что все поняла, что люблю и повесила трубку. А сама в ту минуту шарила по полкам и шкафам в квартире, выискивая ценные и достаточно неприметные вещи, по которым, если уж их продавать, меня никто не найдет.

Мне не нужен человек, у которого я стою после всего остального, где-то в конце расписанного на годы вперед плана. И я больше не хотела только давать и врать себе. В ту минуту я поклялась больше никогда себе не врать. И на следующий день я планировала уйти.

Очень тяжело было собраться. Не в плане моральном - я настолько выдохлась, что уже подразумевала свой уход как что-то свершившееся. Тяжело уйти было, взяв только некоторые вещи с собой. Здесь все мое - и будь моя воля, я бы все и забрала. А так приходилось идти на уступки, и сердце кровью обливалось, стоило подумать о том, как это все останется Марату. Моя кровать, бриллиантовое ожерелье, которое пришлось оставить, потому что оно было слишком дорогим и привлекающим внимание. Еда моя, одежда, целый шкаф платьев...Оставлять свои вещи было тяжело. Зато абстрагировалась от малейших мыслей о Залмаеве, концентрируясь только на вещах, которые придется оставить. Так легче.

Я не уходила в никуда. На самом деле, в голове сформировалось два плана: Америка и Слава. Многие уезжали в Америку, я об этом часто слышала. А еще люди начинали там новую жизнь. Возможно, мне удастся купить там документы, новое имя, и Марат меня не найдет. Что имя меня надо - это не подлежало ни малейшим сомнениям. Слава же...Можно было попробовать, но все-таки первый план казался реалистичнее. На всякий случай вытащила из-под ковра завалявшуюся визитку с номером Вячеслава и спрятала ее в карман джинсов.

Стоило на следующий день увидеть сидящую на полу девушку, обхватившую собственные колени и дрожавшую как лист на ветру, как я уверилась, что она все знает. Хотя это спорный вопрос.

Я не понимаю, на что надеялась Оксана. Да, увидев меня, она подобралась, вытерла слезы, размазав их по щекам, но...она так и не смогла во все поверить. Я не сомневалась, что Маша красок не пожалела, но все равно эта принцесска с такой надеждой на меня смотрела, что становилось тошно. Если бы я сказала, что ничего не было, она поверила бы. Поверила бы и посчитала все неудавшейся шуткой. Ксюша с едва прикрытой мольбой смотрела на меня и безмолвно просила успокоить.

Как? Как он может быть с ней? Она настолько глупа и слаба, что боится признать очевидного. Да, я рассказала ей все, специально чтобы вывести из себя, добить. Я мстила ей за ее непонятную для меня идеальность, которой не получалось

достичь. Я мстила ей за ее малодушие и трусливость, из-за которых она голову в песок прятала, не желая видеть и слышать очевидного. И чем больше я говорила, тем яснее становилось то, что она не уйдет от Марата, пока он сам не захочет. Я была в этом уверена на сто процентов. Он придумает что-то, заверит ее, и Ксюша с облегчением забудет мои рассказы, будет все так же жить в своем идеальном мире. А я не хотела страдать и отдуваться за все одна.

Да, я могла сама себе признаться, что построила иллюзию. Вернее, даже не так. Я просто закрыла на что-то глаза и перешагнула через себя. Но я отлично понимаю и знаю, что Марат за человек. Он жестокий, самолюбивый, эгоистичный, во всем, что не касается его самого - бессердечный. Тиран, деспот и сволочь. Я лучше всех это знала. Но я была готова принять его и любить его таким, какой он есть. Настоящим. Любить его и все его недостатки тоже, хотя бы потому, что большую их часть разделяла сама. А она любила выдумку, маску и была глупа даже для того, чтобы просто взглянуть правде в глаза. Она посчитала меня виноватой, я очень точно уловила момент, когда в ней что-то сломалось. Но была виновата я, а не Марат.

Но когда она меня ударила...Все тщательно скрываемое отвращение...зависть и непонимание вылезли наружу. Я так и не смогла ее обскакать, зато могла ударить. И я ударила. Потому что Ксюша не имеет права меня касаться. Она никто, и пусть для кого-то там она идеал, для меня - это пугливая слепая и слабая дура. Я не упаду еще ниже, позволив непонятно кому себя унижать.

– Ты дура и дурой останешься, поняла? Ты не понимаешь, с кем живешь. И понимать не хочешь. Твои проблемы.

– Мне больно, - прорыдала она, прикрывая живот, словно я примерялась к удару. И после каждого моего незначительного движения она старалась прикрыть его сильнее.

Я страшно и как-то неестественно расхохоталась.

– Тебе больно?! Тебе?! Ты не знаешь, что такое боль, - она в голос рыдала, некрасиво корчась и морщась, и я с нарочитой брезгливостью отстранилась, тем не менее, продолжая крепко удерживать ее за волосы.
– Показать? Показать, что такое настоящая боль, Ксюша? Попроси своего мужа, ласточка, он обязательно тебе продемонстрирует.

Но все вышло не так, как я ожидала. Я планировала сразу убраться отсюда, как можно дальше, пользуясь тем, что Марат в Подмосковье. Он появился, отхватив меня прямо в дверях, а Ксюша, завидев возвышающуюся и массивную фигуру мужа, как по заказу заревела, почти заорала о голос, словно специально демонстрируя, как ей плохо.

Мужчине хватило одного взгляда на развернувшуюся картину, чтобы оценить обстановку. Он с силой одной рукой впечатал меня в стенку и подлетел к жене, обхватывая ее за плечи и пытаясь прижать к груди. Она, зажмуриваясь, замолотила по мощным плечам кулачками и прокричала:

– Не трогай меня! Господи! Не трогай меня!

У Ксюши была истерика, и она почти не соображала ничего. Я смотрела на них и была уверена в том, что оба это заслужили. Оксана ничего не сделала, она умела только улыбаться. А Марат...Я не злопамятная, но он слишком много мне сделал такого, чего я не могу простить. А это месть. К тому же я ничего не придумала, можно сказать, встала на путь исправления. Разве добрые люди не должны говорить правду и только правду? Вот я и сказала.