Трудный путь к диалогу
Шрифт:
А откуда же, скажут тогда, зло, творившееся во имя самой религии, откуда нетерпимость, фанатизм, преследование инакомыслящих? Я не буду и не могу говорить за мусульман, индуистов или сикхов. Но все же отмечу, что и в их среде подобные эксцессы не были продиктованы требованиями самой веры. Напротив, они явились ярким примером измены религиозным заповедям, доказательством того, что человеческие души еще не были преображены религией. Но эти измены не составляют основного фона религиозной истории Востока. Напомню хотя бы о терпимости и гуманности ряда средневековых исламских халифатов, где находили убежище люди, гонимые в Европе.
Если же говорить о нас, христианах, то здесь дело обстоит совсем просто. Возьмем,
– Добровольно?
– уточнили спрашивавшие.
– Да.
– А если не согласятся?
– Тогда всех утопить.
Иначе смотрел на дело великий православный подвижник Феодор Студийский. В письме к епископу Феофилу он прямо утверждал, что нельзя не только еретиков казнить, но даже желать им зла. В том же духе высказывались св. Афанасий Александрийский, которого называют "отцом Православия", и св. Нил Сорский, один из духовных вождей древнерусских "нестяжателей".
Вопрос, кто был верен Евангелию: царь Иван или эти святые, звучит вполне риторически.
Иисус Христос назвал важнейшими две заповеди: "любовь к Богу и любовь к ближнему". И, чтобы кто-нибудь не решил, что "ближний" - это соплеменник и единоверец, Он рассказал притчу о милосердном самарянине. Некий иудей, ограбленный и раненный разбойниками, лежал у дороги. Мимо прошел священник, а затем храмовый служитель. Ни тот ни другой не обратили на пострадавшего внимания. Помощь же оказал ему неизвестный самарянин, человек иного племени и к тому же считавшийся еретиком. Не спрашивая ни о чем, он перевязал раны незнакомца, отвез его на постоялый двор и заплатил за него. Рассказав притчу, Христос спросил: кто же был ближним для этого человека?
– Тот, кто проявил к нему милосердие, - вынужден был ответить ему собеседник.
– Иди, и ты поступай так же, - сказал Христос.
"Чем выше религия, тем труднее человеку усвоить ее". Эта мысль Томаса Элиота в первую очередь относится к христианству. Она объясняет, почему многие его исповедники не только отступали от Евангелия, но и маскировали свои амбиции, грехи, узость и эгоизм дымовой завесой "высших соображений". И в этом у нас, христиан, проявлялись черты, свойственные всем людям, приверженцам всех вер. Причем не следует здесь обязательно видеть сознательное двуличие. Инквизиторы искренне считали казни еретиков "деянием веры". (Таков буквальный смысл слова "аутодафе".) Те, кто сжег в срубе протопопа Аввакума, были, вероятно, убеждены, что совершили благое дело. Вспомним, что фарисеи, которых Христос сравнивал с украшенными гробницами, внутри которых лишь гниющий прах, смотрели на себя как на оплот благочестия и набожности.
Итак, дело не в самой вере как таковой, а в ее извращениях. Точнее, в "закрытом", агрессивном типе религиозности, которая содержит проекцию наших страстей или несет на себе печать социального и нравственного окостенения.
То, что такая религиозность существует, не удивительно. Куда удивительнее, что через глухую плотину человеческого несовершенства все же пробиваются струи живой воды: открытой духовности, ориентированной на две главные заповеди о любви к Творцу и к людям.
Эта духовность, которая нашла свое высшее воплощение к Евангелии, не бездумная вера в новую теорию, в отвлеченную концепцию; она основана на живом внутреннем опыте, на достоверности встречи с Запредельным. Она не унижает разум, а лишь показывает, что пределы рационального познания не безграничны. Она допускает осмысление опыта. Именно она и дает нам критерии для различения добра и зла, высшее обоснование этики.
Предвижу, что те, кто хотя бы поверхностно знаком с Библией, могут спросить: почему же в ней говорится, что Творец запретил человеку вкушать от Древа познания добра и зла? Но Древо это отнюдь не символизирует только нравственные понятия, которые Бог якобы скрыл от людей. В Библии "познать" значит владеть, а "добро и зло" - идиома, обозначающая все созданное. Речь идет о притязании человека властвовать над миром независимо от Бога, распоряжаться им по своему усмотрению. В том числе - по-своему строить этические принципы. Это и означает желание "быть, как боги".
Библия учит, что хотя человек создан по образу и подобию Творца, однако не в нем самом заложены основы истинной жизни. Эта жизнь должна осуществляться в свободном согласии с Божественной волей. Таков глубокий непреходящий смысл библейского сказания об Адаме, который часто затемнялся насмешками и упрощенными толкованиями.
Понять, каким образом в человеке возобладали самость, своеволие, ложное самоутверждение, не так уж трудно. Ведь, по словам апостола Павла, трагедия Адама повторяется в каждом из нас. Это исконный недуг человечества, преодоление которого возможно лишь на путях возрастания в нем черт богоподобия, возрастания, сменившего у Home Sapiens биологическую эволюцию. Процесс этот сложен и исполнен драматизма. Слово "дух" Библия нередко употребляет в негативном смысле. В силу заложенной в него свободы человек может направлять свою духовность ко злу. Вот почему Библия уделяет так много внимания борьбе между духом корыстной самости и духом открытости к Богу и Его завету. Вот почему в ней встречаются мрачные страницы, порой пугающие и отталкивающие тех, кто впервые ее открывает. Ведь Библия не только книга о вере и о Боге, но и о нас, людях; и изображает она нас с беспощадной правдивостью.
В то же время Библия - книга о противостоянии. Хотя человек часто заявлял: "Да будет воля моя!", всегда находились души, готовые внимать и повиноваться зову Вечности.
Принося на алтарь жертвы, древний человек зачастую искал не подлинного единения с Творцом, а только Его даров. Однако библейские пророки решительно изобличали эти попытки "задобрить" Небо в утилитарных целях. Жертвоприношения убийцы равносильны кощунству, учили они. "О человек! читаем мы в книге пророка Михея.
– Сказано тебе, что - добро и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим". Пророки заповедали любить Создателя всем сердцем и ближнего, как самого себя.
Эти фундаментальные основы этики освящены, закреплены и углублены в Евангелии. В сфере нравственной оно продолжает пророков, хотя многие из широко признанных в древности этических норм Христос отклонил. В частности, это касается клятвы и долга "священной мести".
Юридическому правилу справедливости "око за око" Он противопоставил умение прощать (шекспировский Гамлет об этом либо не знал, либо не помнил). Свою заповедь о высшей самоотверженной любви Христос называет "новой". Его завет "отвергни себя" направлен против самого средоточия греха эгоцентризма.
Следование Христу формирует дух, открытый небесному Отцу, людям, всей твари. Ведь и природа создана Творцом, а следовательно, ее дети - наши младшие братья и сестры, как любил их называть Франциск Ассизский.
Пусть человек вознесен над миром, ему при этом заповедано "возделывать и хранить" Божие создание. Ему важно помнить, что плоть его образована из "праха земного", что только печать Вечности делает его венцом творения. Не только в себе, но и в красоте Вселенной человек может увидеть отблеск Творца. Если перевести эту мысль на язык поэзии, то, пожалуй, лучше всего она выражена в строках Николая Гумилева: