Труды и дни
Шрифт:
– Вася, но я же прошу тебя как человека, перестань, пожалуйста. Ну вот скажи, зачем нас арестовывать, мы уже никому не можем мешать, – Татьяна Ивановна вдруг сама поддержала тему, которую хотела закрыть, что выдало её сильное душевное волнение.
– Для отчётности, Танечка, у них же плановое хозяйство. Арестовать столько-то и столько-то, столько-то из них расстрелять, и так далее. Для массовки могут и нас привлечь, потому и нужно быть сейчас незаметными, чтобы под сурдинку не угодить в Бутырку.
Татьяна Ивановна тяжело вздохнула и отвернулась, она выглядела расстроенной. С младых ногтей она любила русский народ всей своей немецкой
В городе шли аресты, а в Быково и Ильинском жизнь почти вошла в колею, за всю осень арестовали только двоих шапочных знакомых Татьяны Ивановны. Старшие Родичевы, следуя примеру Зои, решили тихо исчезнуть, раствориться в дачном посёлке среди старичков и бабушек с детьми, рабочего люда и мелких служащих, домашней прислуги и местных пьяниц, обрести покой между незамысловатым бытом дачников и историческим укладом жизни рабочей слободки, примыкавшей вплотную к дачному массиву.
Но перед Татьяной Ивановной во весь рост стояла проблема партийного учёта, ведь она продолжала состоять в партийной организации Моссовета. Решила её она быстро и просто – устроилась на полставки работать в регистратуру соседнего санатория для нервнобольных детей и встала на учёт в его первичную партийную организацию. Так посоветовал ей друг, психиатр Егор Васильевич, жена которого Ада и была председателем санаторной партийной «первички». Вот так Татьяна Ивановна исчезла из поля зрения органов госбезопасности, свирепо проводивших чистку рядов Моссовета.
Ненадолго вся семья в декабре собралась в Москве, чтобы тихо встретить Новый год вместе с приехавшим к родным на три недели в отпуск Николаем.
Николай достал для Феди и его трёх друзей билеты на ёлку в Колонный зал Дома союзов, там было представление, давали подарки, но дети выросли, у них в 11 лет были уже другие интересы. Вот побывать на катке в Парке культуры, сходить в музей или зоопарк, в кино, поесть мороженое в кафе с отцом и мамой совсем другое дело. Все новогодние дни каникул отец проводил с Соней и Федей, а пятнадцатого попрощался и улетел в Сталинград.
Наступил февраль 1938 года, аресты не прекращались ни на один день, даже наоборот, на этот месяц пришлось их больше всего, как и известий о расстрелах и прочих приговорах. Василий Дмитриевич помрачнел, узнав, что расстреляли бывшего генерал-губернатора Джунковского, которого некогда пощадил Дзержинский. Именно у него был чиновником для особых поручений тридцать лет тому назад
Решено было разъехаться по разным местам летом, а не собираться всей семьёй на даче. Соня должна была оставаться с Федей в Москве в июне, в июле же Федю отправляли в пионерский лагерь энергетиков на остров Хортица на Днепре. А потом в августе Федя должен был полететь с папой и мамой на самолёте в Ялту. Дедушка Адам в сопровождении бабушки Ани уезжал в июне на гастроли, потом они решили плыть на пароходе по Волге из Москвы в Астрахань через только что построенный канал «Москва – Волга», а оттуда двинуться в Кисловодск, подлечиться там пару недель.
Так что на дачу в Быково навестить дедушку с бабушкой Федя приезжал летом 1938 года лишь на пару дней, последний раз перед школой.
В июне они с мамой снова побывали на Сельскохозяйственной выставке, в парке Сокольники, в Измайлово. В Парке культуры Феде понравился аттракцион – спиральный спуск, ещё особенные качели и «Иммельман», а также катание с мамой на лодке. У Сони не было видно седых волос, стройная, в лёгком платье, она казалась юной девушкой.
– Девушка, разрешите предложить Вам и Вашему брату мороженое, – перед ними стояли двое молодых командиров.
– Это не брат, это мой сын. Спасибо, мы уже поели с ним мороженого.
Военные стушевались и извинились, Соня веселилась, Федя хмурился.
В пионерском лагере на Днепре Феде неожиданно понравилось: вставать с барабаном и горном, маршировать, жечь костёр, всякие соревнования, походы и, конечно, купание. Раздражал тихий час, и ещё еда была невкусная. Отец сказал, что мальчиком он два года пробыл скаутом, ему нравилось, и что пионерию по поручению жены Ленина делали его знакомые скаут-мастера.
В Ялте в августе все было замечательно, они жили в санатории в отдельном домике на две комнаты прямо у моря, каждый день купались на закрытом пляже, ездили в горы на машине, побывали в Ливадии и Никитском ботаническом саду. Федя загорел и вытянулся. Наступал новый учебный год, Феде было одиннадцать лет, он шёл в пятый класс.
В начале августа умер Станиславский, от Анны Владимировны пришло в Ялту письмо, закапанное слезами: Константин Сергеевич был ее кумиром.
В последние дни августа Федя уже в Москве узнал тревожную новость: в Ленинграде недавно был арестован брат бабушки Тани профессор Иван Иванович Энгельберг по обвинению в шпионаже в пользу Германии. На даче у Родичевых уже находились его вторая жена – Тина и две девочки мал мала меньше – пяти и трёх лет. Иван Иванович был арестован по спискам центрального аппарата НКВД и потом переведён из ленинградских Крестов во внутреннюю тюрьму на Лубянке. Тина искала возможность для передачи, пыталась что-то узнать, а оставшийся в Москве Николай хлопотал за него, подключил профессоров Александрова, Винтера, Шателена и даже вышел на секретариат Кагановича. Василий Дмитриевич был мрачен, тучи сгущались над семьёй. Но тут по неумолимой логике репрессий и аппаратных чисток сам железный сталинский нарком Ежов стал терять свою власть, потом в НКВД сменилось руководство, ранее заведённые дела пересматривались, и в декабре 1938 года профессор Энгельберг оказался на свободе. Он по понятиям того времени «отделался лёгким испугом», провёл в тюрьме всего четыре месяца.