Труженики моря
Шрифт:
И, прижимаясь к нему, она скрестила свои десять пальцев у него на шее, и сжатые руки ее были цепью для Эбенезера и молитвой к Богу.
Эбенезер взял ее обеими руками за голову. Он прикасался к ее волосам с какой-то религиозной осторожностью; он посмотрел на нее несколько минут и голосом, полным раздирающей тоски, сказал ей: «Прости!»
В эту минуту они услышали, как возле них кто-то сказал медленным и серьезным голосом:
— Отчего же вы не женитесь?
Эбенезер оглянулся. Дерюшетта подняла голову.
Перед ними
Он подошел боковой дорожкой.
Он был не похож на вчерашнего человека. Он расчесал волосы, выбрился, надел башмаки, белую матросскую рубашку с отложными воротничками, новое матросское платье. На мизинце у него виднелось золотое колечко. Он казался глубоко спокойным. Только загар как будто побледнел.
Лицо его было бронзовым изваянием страдания.
Они посмотрели на него с изумлением. Дерюшетта узнала его, несмотря на перемену. Что же касается до произнесенных им слов, они были так далеко от того, о чем они думали в эту минуту, что они бесследно скользнули по слуху их.
Жилльят продолжал:
— Зачем вам прощаться? Женитесь. Уедете вместе.
Дерюшетта вздрогнула. Дрожь пробрала ее с ног до головы.
Жилльят продолжал:
— Мисс Дерюшетте двадцать один год. Она ни от кого не зависит. Дядя ей только дядя и больше ничего. Вы любите друг друга…
Дерюшетта прервала его потихоньку:
— Как вы сюда попали?
— Женитесь, — продолжал Жилльят.
Дерюшетта начала понимать, что говорил ей этот человек. Она пробормотала:
— Бедный дядя…
— Он отказал бы, если б нужно было согласие на брак, — сказал Жилльят, — но когда брак состоится, он простит. Да к тому же вы уедете.
Жилльят прибавил с оттенком горечи:
— И к тому же он теперь только и думает о том, как бы построить новый пароход. Это займет его во время вашего отсутствия. Он утешится «Дюрандой».
— Мне не хотелось бы, — начала Дерюшетта, — оставлять за собою огорчения.
— Эти огорчения не будут долго длиться, — сказал Жилльят. Эбенезера и Дерюшетту точно ошеломило. Они начали понемногу приходить в себя и поняли смысл Жилльятовых слов.
Голос Жилльята сделался резким и отрывистым, в нем чувствовались будто пульсации лихорадки.
— Идите сейчас. «Кашмир» едет через два часа. Вы успеете, только надо спешить: пойдемте.
Эбенезер смотрел на него внимательно. Вдруг он вскрикнул:
— Я узнал вас! Вы мне спасли жизнь.
Жилльят отвечал:
— Не думаю.
— Там, на мысе Банка.
— Я не знаю такого места.
— В день моего приезда.
— Не теряйте времени, — сказал Жилльят.
— И если я не ошибаюсь, вы спасли «Дюранду».
— Может быть.
— Как вас зовут?
Жилльят повысил голос:
— Лодочник, подождите нас. Мы скоро вернемся. Мисс, вы спрашивали у меня, как я сюда попал; очень просто, я шел сзади вас. Вам двадцать один год. В этом краю можно жениться в четверть часа, когда люди совершеннолетние и независимые. Пойдемте вдоль берега. Тропинка прямая, море поднимается только к полудню. Но только скорее; идите за мною.
Дерюшетта и Эбенезер как будто совещались взглядами. Они стояли не двигаясь, друг возле друга, как в опьянении. На краю бездны счастья бывают минуты такого странного колебания. Они понимали, не понимая.
— Его зовут Жилльятом, — сказала потихоньку Дерюшетта Эбенезеру.
Жилльят продолжал с каким-то авторитетом:
— Чего же вы ждете? Говорят вам, ступайте за мною.
— Куда? — спросил Эбенезер.
— Туда.
И Жилльят указал пальцем на церковную колокольню.
Они пошли за ним.
Жилльят шел впереди. Шел твердым шагом. А они пошатывались.
По мере того, как они приближались к колокольне, на чистых, прекрасных лицах Эбенезера и Дерюшетты стало проглядывать что-то похожее на зарю улыбки. Они просияли от приближения к церкви. В впалых глазах Жилльята была ночь.
Точно замогильный дух, ведущий две души в рай.
Эбенезер и Дерюшетта не сознавали хорошенько, что им предстояло. Они шли за Жилльятом с покорностью. Дерюшетта, как более неопытная, была и более доверчива. Но Эбенезер размышлял.
«Что это за человек? И если это его месс Летьерри провозгласил вчера своим зятем, — как объяснить то, что он теперь делает?»
Эбенезер повиновался Жилльяту с безмолвной поспешностью человека, чувствующего, что его спасают.
Тропинка оказалась неровной, местами мокрой и заваленной каменьями. Эбенезер не замечал ни луж, ни камней. Время от времени Жилльят оборачивался и говорил Эбенезеру:
— Берегитесь, дайте ей руку.
XLII
Когда они вступили в церковь, пробило десять часов с половиной.
Церковь была пуста.
В глубине, однако, возле стола, заменяющего в реформатских церквах алтарь, было трое людей: декан, чтец и протоколист. Декан, преподобный Жакмен Герод, сидел; чтец и протоколист стояли.
На столе лежала открытая Библия.
Рядом, на жертвеннике, лежала церковная книга, тоже открытая, и в ней внимательный глаз мог бы заметить недавно написанную страницу, на которой еще не высохли чернила. Чернильница с пером стояла возле.
Когда преподобный Эбенезер Кодрэ вошел в церковь, преподобный Жакмен Герод встал.
— Я вас жду, — сказал он. — Все готово.
Декан был в самом деле в полном облачении. Эбенезер посмотрел на Жилльята. Преподобный декан повторил:
— Я к вашим услугам.
И поклонился.
Поклон этот не относился ни направо, ни налево. По направлению глаз декана видно было, что для него существовал только один Эбенезер. Эбенезер был духовное лицо и джентльмен. Декан не подразумевал в своем поклоне ни Дерюшетты, стоявшей рядом, ни Жилльята, стоявшего позади.