Труженики моря
Шрифт:
Все сочеталось, все вязалось между собою, но основания не было.
Никто не станет губить судно из-за одного удовольствия. Никто не станет подвергаться всем опасностям тумана, подводных скал, путешествия вплавь, убежища и бегства без выгоды. Какая могла быть выгода у Клубена?
Рантен упал с неба со свечкой в руке.
Его письмо было разъяснением этой загадки. Клубен утопил судно для того, чтобы спастись вплавь одному и потом запропасть где-нибудь и жить, присвоив себе семьдесят пять тысяч Летьерри.
Разориться — вещь, по-видимому, очень простая. Жестокий удар; бесчеловечность
Весь этот напор такой скорби терзал Летьерри. Никогда, быть может, не чувствовал он так сильно свою потерю. Под этой тяжестью печали он задремал и, проснувшись, увидел нечто необычайное.
Перед его окном возвышалось очертание. Очертание неслыханное. Труба парохода.
Месс Летьерри сразу поднялся на койке. Койка закачалась, как бы во время шторма. Летьерри взглянул. В окне было видение. Порт, залитый лунным светом, рисовался сквозь оконные стекла, и на этом блестящем фоне выделялся прямой, круглый, черный, величавый облик.
То была дымовая труба машины.
Летьерри ринулся из койки, подбежал к окну, поднял раму, высунулся из окна и узнал ее.
Перед ним была труба «Дюранды».
Она стояла на старом месте.
Своими четырьмя цепями она была прикреплена к борту лодки, в которой под трубой виднелась масса, имевшая сложное очертание.
Летьерри, отступив, повернулся спиной к окну и опустился на койку.
Обернулся опять и увидел то же видение.
Через минуту с быстротой молнии он выбежал на набережную с фонарем в руке.
К старому кольцу, куда прицеплялась «Дюранда», была привязана лодка, в которой не было никого.
Эта лодка имела своеобразную форму, и ее приметы рассказал бы всякий гернсеец. То был бот Жилльята.
Летьерри вскочил в него и осмотрел машину.
Фонарь и луна дружно светили ему.
Он освидетельствовал весь механизм.
Он увидел оба ящика, стоявшие в стороне; оглядел ось колес.
Он пошел в каюту. Она была пуста.
Он возвратился к машине и дотронулся до нее; наклонил голову в котел; встал на колени, чтобы посмотреть внутрь; поставил в печь свой фонарь, которого блеск осветил весь механизм и почти произвел оптический обман, словно машина была затоплена, и вдруг захохотал и вскрикнул: «Помогите!» — и, бросясь к портовому колоколу, который был на набережной, схватил цепь и стал неистово его раскачивать.
XXXVIII
В самом деле, Жилльят после благополучного плавания прибыл в С<ен->Сампсон с наступлением ночи.
Маленькая гавань спала. Жилльят, пройдя по узкому входу в гавань, осмотрел порт и набережную. Света не было нигде, ни в Браве, ни в другом месте. Прохожих также не было, кроме, быть может, какого-то мужчины, входившего в церковный дом или вышедшего оттуда. Но и то еще нельзя было разглядеть в точности, человек ли это, так как ночь стушевывает все, что она рисует, а луна придает всему неопределенный вид. Кроме темноты, мешало расстояние. Тогдашний церковный дом находился с другой стороны порта, там, где теперь устроен крытый спуск.
Жилльят втихомолку подошел к Браве и прикрепил бот к кольцу «Дюранды» под окном месса Летьерри.
Затем он перескочил через борт и очутился на берегу. Жилльят, оставив за собою бот у пристани, прошел через переулок, потом через другой, даже и не взглянув на боковую тропинку, которая вела к Бю-де-ла-Рю, и через несколько минут остановился в том углублении стены, где росли дикий проскурняк, остролист, плющ и крапива. Там-то, за терновым кустом и сидя на камне, он много раз в летние дни по целым часам и в течение целых месяцев через стену, столь низкую, что можно было бы попробовать перескочить через нее, смотрел в сад Браве, сквозь ветви деревьев, заглядывал в два окна одной комнаты в доме. Он нашел на прежнем месте свой камень, свой терновый куст, угол, все столь же темный, и, как зверь, возвратившийся в свою нору, скорее крадучись, чем идучи, забился туда. Усевшись, он остался неподвижным. Он взглянул и опять увидел сад, дорожки, кусты, цветники, дом, оба окошка комнаты, где жила Дерюшетта, которую он так любил и за которую только что перенес столько опасностей и мучений.
Ему казалось, что он видит призрак рая. Он боялся, чтобы все это не улетело.
Очень близко, насупротив его, в саду, у окраины дорожки, стояла деревянная скамейка, выкрашенная в зеленую краску.
Жилльят смотрел на оба окна Дерюшетты. Видеть эти окна было слишком много для Жилльята.
Но вдруг он увидел ее самое.
Из-за ветвей чащи, уже сгущенной весною, вышло с медленностью невыразимой, призрачной и небесной, очертание, платье, лицо божественное, почти свет под луною.
Жилльят едва не лишился чувств.
Дерюшетта подошла. Остановилась. Сделала несколько шагов, чтобы удалиться; остановилась еще раз, потом возвратилась опять и села на деревянную скамейку. Луна просвечивала между деревьями; несколько туч блуждало среди бледных звезд; море говорило вполголоса с предметами сумрака; город спал; на горизонте ложился туман: то был глубоко меланхолический вид.
В чаще деревьев пел соловей. Ветер, играя ветвями, придавал движение невыразимому молчанию ночи. Дерюшетта, прекрасная и святая, являлась в этом сумраке, как произведение этих лучей и ароматов.
Вся эта тень, витающая в Дерюшетте, тяготела над Жилльятом. Он был вне себя и чувствовал только то, что Дерюшетта здесь, что ему не нужно ничего более и что начинается вечность.
Внезапный шум вывел их обоих — ее из задумчивости, его — из восторга.
Кто-то шел по саду. Не видно было, кто именно, — за деревьями. То были шаги мужчины.
Дерюшетга подняла глаза.
Шаги приблизились, потом затихли. Подошедший остановился. Он должен был стоять очень близко. Дорожка, где была скамейка, терялась между двумя клумбами. В этом-то промежутке и стояло новое лицо, в нескольких шагах от скамейки.