Труженики моря
Шрифт:
Месс Летьерри остановился, подняв глаза с тем взглядом, который видит небо сквозь потолок, и сказал сквозь зубы:
— Боже! Боже! Благодарю Тебя!
Затем он уткнул средний палец правой руки между обеими бровями, ногтем в переносицу, что показывает появление новой мысли в голове, и продолжал:
— Но чтобы начать сызнова все в больших размерах, малая толика денег была бы нелишнею. О, если б у меня были мои три банковые билета, те семьдесят пять тысяч франков, которые возвращены мне этим разбойником Рантеном и украдены у меня этим бездельником Клубеном!
Жилльят молча отыскал что-то у себя в кармане и положил перед Летьерри. То был привезенный им кожаный пояс. Он расстегнул и разложил на столе этот пояс, внутри которого луна освещала слово: Клубен; он вынул из пояса сундучок, а из сундучка — три сложенные
Месс Летьерри осмотрел эти три листка бумаги. Было довольно светло, чтобы как нельзя лучше разглядеть цифру 1000 и слово thousand [15] . Месс Летьерри взял билеты, положил их на стол один возле другого, поглядел на них, поглядел на Жилльята, остановился на минуту в изумлении — и затем последовало как бы извержение вулкана после взрыва.
15
Тысяча (англ.).
— И это также! Ты просто чудодей. Мои банковые билеты! Все три! Черт побери! Мои семьдесят пять тысяч франков! Это пояс Клубена! Ей-ей! Я вижу его поганое имя. Это можно в газетах напечатать. Видано ли что-нибудь подобное этому Жилльяту! Я был человек погибший, пропащий, отпетый. И вдруг он меня ставит на ноги. А я и не думал о нем. Совсем из ума вон. Теперь все возвращается ко мне. Бедняга! Ах, да! Знаешь, ведь ты женишься на Дерюшетте.
Жилльят прислонился к стене, как бы шатаясь, и очень тихо, но очень внятно сказал:
— Нет.
Месс Летьерри привскочил.
— Как нет?
Жилльят отвечал:
— Я не люблю ее.
Месс Летьерри прошел к окошку, отпер его и запер опять, возвратился к столу, взял банковые билеты, поставил на них железный сундучок, почесал у себя в голове, схватил пояс Клубена, с силой бросил его к стене и сказал:
— Тут что-нибудь да есть.
Он засунул оба кулака свои в карманы и продолжал:
— Ты не любишь Дерюшетту! Значит, ты для меня играл на волынке?
Жилльят, все еще прислоненный к стене, бледнел, как человек, готовый испустить дух. По мере того, как он бледнел, месс Летьерри краснел.
— Вот дурень-то! Не любит Дерюшетту! Ну так изволь же ее полюбить, потому что она не выйдет замуж ни за кого, кроме тебя. Что ты тут за притчу мне сплел? И ты думаешь, что я тебе верю? Болен ты, что ли? Ладно, так пошли за лекарем, а не говори безалаберщины. Чтобы быть олухом, надо иметь на это резон. К тому же у меня бумага в ушах, так я, чего доброго, не расслышал: повтори, что ты сказал.
Жилльят отвечал:
— Я сказал: нет.
— Ты сказал: нет. Стоит-таки на своем, животина! У тебя что-нибудь да неладно, это верно! Ты сказал: нет! Вот глупость, выходящая за пределы известного мира. Людей ставят под души и не за такие дурачества. А! Ты не любишь Дерюшетту! Так значит, ты сделал все это из любви к старичку? Ты для прелестных глаз папаши ходил на Дувры, терпел холод и зной, умирал с голоду и от жажды, ел червей, спал в тумане, под дождем и ветром, и выкинул штуку — привез мне машину, как приносят улетевшую канарейку. А буря-то, что была три дня тому назад? Ты, верно, думаешь, что я этого в толк не возьму? Тебя, чай, от нее порядком покачало! Ты, значит, вздыхал по моему старому каблуку, когда тесал, резал, точил, винтил, таскал, пилил, рубил, изобретал, соображал, и сделал один больше чудес, чем все святые в раю! А! Ты не любишь Дерюшетту? Не знаю, что с тобой делается. Вспоминаю теперь все. Я был там, в углу. Дерюшетта сказала: «Я выйду за него». И выйдет! А! Ты ее не любишь! Или ты дурак, или я. И ты думаешь, что я тебя выпущу из рук? Нет, шалишь, голубчик! не тут-то было. Ты у меня в лапах. Даже я не послушаю тебя. Где найдется такой матрос, как ты? Такие-то нам и нужны. Да говори же!
Между тем колокол разбудил весь дом и околоток. Дус и Грас встали и вошли в нижнюю залу, в недоумении, не говоря ни слова. Грас держала в руке свечу. Кучка соседей, горожан, моряков и крестьян, выбежавших впопыхах, стояла на набережной и смотрела в остолбенении и недоразумении на трубу «Дюранды» в боте. Некоторые из них, слыша голос месс Летьерри в нижней зале, начали втихомолку прокрадываться туда в полуотворенную дверь. Месс Летьерри вдруг заметил, что около него есть люди. Он сразу приветствовал слушателей.
— А! Вот и вы! Очень рад. Вы знаете новость? Этот человек был там и привез вон то. Здравствуйте, сьер Ландуа. Сейчас я, проснувшись, увидел трубу. Это было у меня под окном. В ней цело все до последнего гвоздика. Снимают гравюры с Наполеона; а для меня это лучше, чем Аустерлицкое сражение. Вы только что с постели, добрые люди. «Дюранда» является вам во сне. Пока вы надеваете бумажные колпаки и тушите свечи, делаются геройские дела. Можно быть целой кучей трусов и зевак и отогреваться от ревматизма, — к счастью, несмотря на то, есть сумасброды. Эти сумасброды идут куда надо и делают что должно. Хозяин дома Бю-де-ла-Рю воротился с Дуврской скалы. Он достал «Дюранду» со дна морского, достал деньги из Клубенова кармана, места еще более глубокого. Но как же ты сделал? Вся машина и колеса также! О, ты! Женишься на ней!
— На ком? На машине? — спросил сьер Ландуа.
— Нет, на девушке. Да, на машине. На обеих. Он будет вдвойне моим зятем. Он будет капитаном. Добро пожаловать, капитан Жилльят. То-то будет любо, с «Дюрандой»! То-то пойдут дела; начнется движение, торговля, нагрузка быков и баранов! Я не променял бы С<ен->Сампсона на Лондон.
За несколько минут перед этим Дерюшетта была в зале. Она не сказала ни слова; она вошла без шума, как тень, и села, почти незамеченная, на стул позади месс Летьерри, который стоял, разговорчивый, бурный, веселый, размахивал руками и говорил громко. Вскоре после нее явилось другое, безмолвное лицо. Человек, в черном платье и белом галстухе, со шляпой в руках, остановился в полуотворенной двери. В группе, медленно приумножившейся, было теперь несколько свечей. Они освещали сбоку человека, одетого в черном; его профиль, сиявший юной и очаровательной белизной, выделялся на темном фоне с такой чистотой, как на медали. Он облокотился на угол дверной половинки и подпер лоб левой рукой — поза, которая была без его ведома грациозна и выказывала величину лба сравнительно с маленькой рукой. В его судорожно сжатых губах видна была тревога. Он смотрел и слушал с глубоким вниманием. Присутствовавшие, узнав преподобного Эбенезера Кодрэ, приходского ректора, посторонились, чтобы дать ему пройти, но он остановился на пороге. В его позе было видно колебание, но взгляд его блистал решимостью. Этот взгляд встречался, по временам, со взором Дерюшетты. Что касается до Жилльята, то он, или случайно, или нарочно, оставался в тени и виден был очень неясно.
Сначала месс Летьерри не заметил г. Эбенезера, но увидал Дерюшетту. Он подошел к ней, поцеловал ее в лоб и, указав движением руки в темный угол, где был Жилльят, сказал:
— Дерюшетта, вот ты опять богата, и вот твой муж.
Дерюшетта подняла голову в смущении и посмотрела в мрак.
Месс Летьерри продолжал:
— Свадьбу сыграем сейчас, если можно, завтра же, выхлопочем разрешение; к тому же здесь формальности не тяжелы, декан делает все, что хочет, повенчают так, что не успеешь и опомниться, — это не то, что во Франции, где нужны церковные оглашения, публикация, отсрочка, вся эта дребедень, — и ты можешь похвалиться тем, что будешь женой молодца, — это моряк — в том слова нет; я это подумал с первого же дня, когда увидел, как он возвратился из Гернсея с маленькой пушкой. Теперь он возвращается с Дувров, с своим богатством, и моим, и богатством целой страны; это человек, о котором будут некогда говорить, как ни о ком еще не говаривали; ты сказала: я выйду за него, — и выйдешь: — и у вас будут ребятишки, а я буду дедом, и ты будешь иметь счастие называться женой молодца дельного, работящего, полезного человека, который стоит сотни других, который спасает чужие изобретения и благодетельствует нам. Да что же ты делаешь там в углу, Жилльят? Тебя не видать совсем. Дус, Грас! Все, кто там есть! Свечей! Осветите-ка моего зятя как можно ярче. Обручаю вас, дети мои, и вот мой зять, Жилльят из Бю-де-ла-Рю, добрый малый, славный матрос, и у меня не будет другого зятя, а у тебя — другого мужа, — еще раз даю в этом честное слово Богу! А! Это вы, батюшка, вы мне повенчаете этих молодых людей.
Взор месс Летьерри упал на преподобного Эбенезера. Дус и Грас исполнили данное им приказание. Две свечи, поставленные на стол, освещали Жилльята с головы до ног.
— Какой он красавец! — крикнул Летьерри.
Жилльят был в том самом виде, в каком вышел в то же утро из Дуврских порогов, в лохмотьях, с прорванными локтями, длинной бородой, всклокоченными волосами, распухшими и красными глазами, исцарапанным лицом, окровавленными руками; он был бос. Несколько гнойных пузырей, насосанных морским чудовищем, виднелись на его волосатых руках.