Трюк
Шрифт:
— Ты в норме?
— Уже сказал, что да, — огрызаюсь я. — Разве не я должен задавать тебе этот вопрос? Стервятники снова на тебя налетели.
— Ты заметил, что их было меньше, чем обычно? — Тон Мэтта такой уверенный, как будто это что-то значит.
Не хочется его разочаровывать, но, скорее всего, это значит, что поблизости была знаменитость покрупнее.
— Я пошел спать, — я поднимаюсь по лестнице, но Мэтт остается стоять. — Ты со мной?
— Это приглашение или что-то вроде обязанности?
Я хмурюсь.
— А?
— Только
— Не слишком ли поздний час для психоанализа? — Я поворачиваюсь и поднимаюсь по лестнице.
— Ну, тогда спокойной ночи.
Он что, серьезно не собирается за мной идти? Отлично. Все равно ему завтра уезжать.
Не оглядываясь, я продолжаю путь наверх.
— Серьезно? — орет Мэтт, когда я добираюсь до второго этажа.
Я замираю.
— Что?
— Я тебе буквально дал зеленый свет, чтобы поговорить о сегодняшнем, а ты вот так сваливаешь?
— Мы трахаемся, Мэтт. Не болтаем о том о сем.
Это ложь, и я это знаю. За неделю, что мы провели вместе, Мэтт узнал обо мне больше, чем любой из моих друзей за все годы. Почему-то я даже рассказал ему о проблемах с отцом. Возможно, если бы Мэтт не оказался свидетелем той стычки, я и не стал бы ничего рассказывать, но я действительно разговаривал с ним больше, чем с кем-либо.
Мы понимаем друг друга. Нас воспитывали в совершенно разных условиях, но каким-то образом у нас много общего.
— Хочешь играть в эту игру — валяй. Но если спросишь моего мнения — твои друзья полны дерьма.
Я замираю на верхней ступеньке и оборачиваюсь.
— Что? — Может, я не расслышал.
Никто не встает на мою сторону. Никогда.
Волна чего-то, похожего на благодарность, пытается растопить мое обледеневшее, мертвое сердце, но я сопротивляюсь. Наверняка он говорит это, чтобы я не устраивал сцен самобичевания. Я облажался. Я виноват. И ничего тут не поделаешь.
— Понимаю, они злятся, что вы с Ароном поставили их в неловкое положение. — Мэтт медленно поднимается мне навстречу. — Но здесь не только твоя вина. Арон знал, во что ввязывался. Так же, как и я. Он нарушил правила. Влюбился в тебя, хотя ты предупреждал не делать этого. Естественно, он не смог сопротивляться. Твоим друзьям легко говорить, что ты вообще не должен был начинать что-то Ароном. Но ты не такой мудак, каким они тебя выставляют.
— Я такой и есть. Должен им быть. — Мне не нравится, что Мэтт видит меня насквозь.
— Нет. Не такой. — Мэтт подходит ближе. — Ты не показываешь, что их слова тебя ранят. Они без понятия, что ты чувствуешь себя виноватым.
Теплые губы касаются моей шеи.
— Это ничего не меняет между нами. — Руки Мэтта проникают под мою рубашку, вырывая
— Дэймон сказал, что нам надо притормозить.
— А ты обычно поступаешь так, как велит Дэймон?
— Не хочу повторять те же ошибки.
Ухмыльнувшись, Мэтт отстраняется.
— Я хочу тебя трахнуть, а не окольцевать.
— Какие милые вещи ты мне говоришь. — Я хватаю Мэтта и тащу в свою спальню.
Мы валимся на кровать, переплетаясь руками и ногами. И хотя в голове все еще мигает знак «Ошибка!», ощущение тела Мэтта на мне одерживает верх. У меня уже вырабатывается зависимость. И когда он уйдет, мне явно понадобится реабилитация.
Правда в том, что я не лгал, когда говорил, что не знаю, какое будет «число» с Мэттом. И лишь при одной этой мысли у меня от страха трясутся поджилки.
Я кладу руку ему на грудь и слегка отталкиваю, хотя его бедра все еще втираются в мои.
— В чем дело? — спрашивает Мэтт.
— Может, нам стоит остановиться.
Он отстраняется, неправильно истолковав мои слова.
— Прямо сейчас?
Я хватаю его за задницу, притягиваю обратно и практически теряю связь с реальностью, когда чувствую прижимающийся ко мне каменный член.
— Нет, не сейчас. Но, в смысле, ты же завтра возвращаешься в Фили. Так что, может, это будет чистый разрыв.
— Я вернусь через две недели.
— Для публики.
Мэтт секунду колеблется, затем пожимает плечами, будто это не важно.
— Как хочешь.
Я замечаю про себя, что не так давно имел подобный же разговор с другим парнем, и он был недоволен. Все бы отдал, чтобы Арон тогда принял мои условия так же легко, как Мэтт. Но в эту минуту, лежа на кровати, я чувствую тяжесть в груди, которая охрененно похожа на разочарование.
***
Когда в коридоре у двери спальни раздаются шаги, я улыбаюсь и перекатываюсь на спину, уверенный, что Мэтт пришел меня будить, как обычно. Через секунду вспоминаю, что сегодня он должен был уезжать, и, судя по тому, как высоко стоит и сильно слепит солнце, я, видимо, упустил возможность попрощаться. На мгновение от надежды, что Мэтт еще здесь, вспыхивает радость, но она тут же гаснет, когда в дверях появляется моя мама.
Папина собственная Мишель Обама. По крайней мере, именно так он пытается представлять ее общественности. Для меня она та, кто надерет мне зад, если сделаю что-то не так. И судя по выражению ее лица, сейчас именно такой случай.
— Все еще в постели, как я погляжу, — отчитывает мама, но шоколадный взгляд излучает тепло, и не ясно, шутит она или говорит серьезно.
— Разве мне нужно куда-то торопиться?
— Ну, не знаю, может, в большое офисное здание в Мидтауне, где будешь трясти помпонами и кричать: «Голосуйте за моего отца!» — Ох, так это она полушутливо дразнит меня по поводу выбора жизненных путей.