Трюкач. Лицедей. Игрок. Образ трикстера в евроазиатском фольклоре
Шрифт:
«Ни один другой персонаж в литературе, устной или письменной, так не сбивает нас с толку, как трикстер. Он без сомнения идентифицируется с созидательными силами, часто принося такие определяющие понятия культуры, как огонь или основные пищевые продукты, но в то же время постоянно ведёт себя самым антисоциальным образом, какой только можно себе представить. Мы смеёмся над его бедами и его глупостью, нас приводит в замешательство его “промискуитет”, но его созидательный разум восхищает нас и поддерживает в нас надежду на то, что мы можем преодолеть социальные ограничения, с которыми постоянно сталкиваемся.
В большинстве своих столкновений с людьми он нарушает
Общий итог этих девятнадцати эпизодов неприятия, отторжения, полной перемены и трансформации, антиисторических, антибиологических и асоциальных актов – процесс развития. Этот процесс доводит биологическое, психическое и социальное осознание до такой точки, когда он возвращается в общество и выглядит как почти полностью готовый к жизни в обществе индивидуум. Более того, происходит осознание его роли и сущности культурного героя, что по форме похоже на воспитательный роман или эволюционную повесть. И рассматривая индивидуальность, находящуюся не в ладах с обществом, кажущаяся антиструктурность авантюрного повествования предполагает или заключает в себе такую форму или модель развития.
Трикстер представляет собой “созидательное отрицание”, привносящее в мир смерть, а вместе с ней и массу возможностей. Все вещи “являются” чем-то только в связи с тем, и благодаря тому, чем они “не являются”: структура подразумевает наличие антиструктуры и не может существовать без неё.
Трикстер, этот “дурачок” – отрицание, предлагающее возможность, – находится в непосредственной связи с центром во всей его неоднозначности и двусмысленности. И за это мы не только терпим сие “существо на грани беспорядка”, этого “врага всех границ”. Мы создаём и воссоздаём его снова и снова» (BabcockAbrahams,1975).
Сколько-нибудь объемлющего, широко известного, удачного и популярного отечественного труда на тему трикстера мне не известно, хотя попытку пересказать наиболее архаичные мифы на эту тему в свете акта Творения Мира недавно предпринял известный учёный В. Я. Петрухин (Петрухин, 2005, с. 116–183).
И это даёт нам основание постараться также восполнить пробел (не претендуя, конечно, на охват всего необъятного материала о ловкачах и обманщиках, шутах и трюкачах, игрецах и лицедеях, подстрекателях и провокаторах – инициаторах мифологического и социально-культурного действия).
Наша работа затрагивает самый всего лишь верхний пласт необъятной темы трюкача и лицедея.
ЧАСТЬ II.
ЛОКИ И ОДИН КАК ЭДДИЧЕСКИЕ ТРИКСТЕРЫ
Умение легко перейти от шутки к серьезному и от серьезного к шутке требует большего таланта, чем обыкновенно думают. Нередко шутка служит проводником такой истины, которая не достигла бы цели без ее помощи.
Сформулируем в самом общем виде основные функции трикстера. Обратимся сначала к традиционной культуре древних германцев, наиболее полно отражённой в Старшей и Младшей Эддах.
«…Смешное, ироничное и трагическое, серьёзное, – пишет А.Я. Гуревич, – взаимно проникают друг в друга. Таково восприятие мира и богов древними скандинавами. Правильно понять их комику богов можно, по моему убеждению, только учитывая неразрывное сочетание “верха” и “низа”, сакрального и профанирующего в их “модели мира”…
Перед исследователем гротеска, смеха
Германская мифология интересна ещё и вот почему. М. И. Стеблин-Каменский отмечает: «Эддические мифы до сих пор толкуются как сентиментальная картина борьбы “добрых” со “злыми”. В действительности, в этих мифах “добрых”, в сущности, нет. Главные персонажи эддических мифов никогда не выступают как моральные идеалы или как установители или блюстители морали. Они действуют, как правило, не из этических, а из эгоистических побуждений. Если они мстят, то это месть не за нарушение морали, а за посягательство на их имущество или на них самих…» (Стеблин-Каменский, 1979, с. 49).
И даже несмотря на только что приведённое обстоятельство, есть два бога, резко выделяющиеся среди всех прочих эддических персонажей своим трикстерным поведением – это Один и его побратим Локи – таким образом, что на их фоне другие кажутся образчиками общественной морали.
А. Я. Гуревич, исследуя природу комического в «Старшей Эдде» отмечал, помимо всего прочего, что Локи кажется ему двойником Одина: «В Локи причудливо переплетены самые различные черты, и положительные, и отрицательные. Он – и помощник богов, доставляющий им необходимое, выручающий их из затруднений, но он же и злостный зачинщик ссор и столкновений, виновник гибели Бальдра. Локи – участник создания мира и вместе с тем участник разрушения его. Он – отец мирового Волка, мирового змея Ёрмунганда и Хель, владычицы преисподней. Локи – единственный из асов, свободно циркулирующий во всех мирах, в Асгарде – обители богов, в мире великанов и в мире карликов. В его натуре есть нечто от всех этих сверхъестественных существ.
Комическое в песнях о богах связано с Локи. Однако в его облике содержится не только комическое, но и демоническое, это персонаж, обладающий «демоническим юмором». Локи в высшей степени противоречив и переменчив, амбивалентен. Это трюкач, трикстер. Подобный образ в качестве одного из близнецов культурных героев встречается в мифологии и фольклоре разных народов мира (в Полинезии, Африке, Америке; у греков это Эпиметей как антипод и двойник Прометея). Находят себе параллели и перемена пола, и извращенный эротизм Локи (у палеоазиатов и индейцев). На Севере Локи кажется двойником Одина, с которым он тесно связан. Амбивалентность Локи – скорее всего, не результат соединения разных традиций, а симптом особой архаической трактовки божества, при которой противоречивые качества его еще не расчленены и не противопоставлены одно другому» (Гуревич, 1979).