Трюкач. Лицедей. Игрок. Образ трикстера в евроазиатском фольклоре
Шрифт:
Правда, большинство исследователей не рассматривает Одина как Трикстера, польстившись на очевидное шутовское поведение Локи. Но ниже будет доказано, что «старый» Один не меньший трикстер, чем его «молодой» побратим.
II.1. Нарушитель спокойствия и сеятель раздоров
Трикстер появляется для нарушения сложившихся устоев и традиций, он привносит элемент хаоса в существующий порядок, способствует деидеализации, превращению мира идеального в реальный.
«В меньшей степени можно усмотреть какие-либо этические мотивы в поведении Одина, – продолжает М. И. Стеблин-Каменский. – Он помогает героям одерживать победы вовсе не потому, что он поборник добра и справедливости, но потому, что вообще любит, когда сражаются, и нередко сам убивает тех, кому он раньше помогал. Его решения, кому должна достаться победа, заведомо несправедливы, и он помогает героям побеждать скорее хитростью, чем силой. Сам не любит сражаться. С волком Фенриром (сыном Локи), который в конце мира должен его проглотить, он сражается из самозащиты. То, что он добыл мёд поэзии, объективно благо, но побуждением Одина явно было просто желание похитить чужое сокровище. При этом Один устраивает так, что девять косцов перерезают друг другу шеи, и соблазняет дочь великана, у которого хранится мед. И то, и другое он совершает совсем не потому, что в этом была какая-то необходимость, но просто он любит сеять раздор, а также соблазнять девушек или чужих жен и потом похваляться своими победами. Не случайно Одину приписывается собрание правил житейской мудрости (строфы 1–95, 103 и 112–137 “Речей Высокого”), в которых он советует, в частности, платить обманом за обман, обольщать женщин лестью и подарками, никому не доверять и т. п.»
«Локи сказал: Молчи-ка ты, Один!с начала времен людей ты судил неправо: в распре не раз, кто праздновал труса, тому ты дарил победу»Но если Один совсем не так уж «добр», то второй из выделенных здесь асов – «Локи, самый “злой” из персонажей эддических мифов – в сущности, не такой уж злой. У него, правда, есть на совести несколько злых дел: он отрезал волосы у Сив, жены Тора; он заманил Идунн к великану Тьяцци и тем оставил богов без омолаживающих яблок; он заманил Тора к великану Гейррёду; он сделал так, что Хёд убил Бальдра, и помешал вернуть Бальдра из Хель. Но Локи совершал свои злые дела не со зла, по-видимому, а иногда из любопытства, иногда из трусости или даже просто из самозащиты (например, когда он заманил Идунн к Тьяцци или Тора к Гейррёду) и т. д.» (СтеблинКаменский, 1979, с. 50).
Обратим внимание, что именно Один (под именем Харбарда) в «Песне о Харбарде» и Локи (в «Перебранке Локи») устраивают поэтическое состязание в поношении всех присутствующих: обвиняют в несоблюдении нравственных запретов, хотя сами их нарушают, в проявлении трусости, в невыполнении долга чести, в нарушении элементарных табу и т. д. Причём истинность обвинений при этом не обсуждается и не оспаривается.
Трикстер финно-карельского эпоса Лемминкяйнен приходит на пир во враждебной ему стране Пяйвеле незваным, непрошеным, поскольку не умеет себя, что называется, вести «в приличном обществе», сквернословит и домогается любви женщин (инцест с собственной сестрой). По одной из версий Лемминкяйнен заколдовывает хозяев, но имеет неосторожность оставить в живых старого старичка, который на проверку оказывается гораздо более могучим шаманом Вяйнемёйненом. На вопрос, почему он не стал расправляться со стариком, Лемминкяйнен насмехается над этим богом и говорит, что тот «носил собак в утробе, всех лошадей перепортил». Вяйнемёйнен одерживает верх над трикстером, расчленяет его тело и отправляет обидчика на тот свет в Туонелу. Даже вмешательство матери не спасает дурашливого насмешника Лемминкяйнена. Он вынужден оставаться в образе рыбы в Туони. (Локи прячется от асов в виде лосося.) (Петрухин, 2003, с. 121–131).
Явившись на пир богов, Локи обвиняет аса Браги в трусости, чтоде он храбр лишь за чашей и горазд бегать от битвы, а это, конечно, серьёзное оскорбление для викинга. Асиню Идунн Локи обвиняет в блуде с убийцей Бальдра, то есть либо с Хёдом, либо с самим собой. Если верить Локи, асиня Гевьон 10 отдаётся юнцам за подарки. Одина в дополнение к уже упомянутому обвинению в несправедливости, Локи корит в том, что он ведёт себя как сейдовая баба (что подробно будет рассмотрено ниже). Фригг достаётся от Локи за то, что изменяла мужу с его братьями. Фрейе – за то, что переспала со всеми асами и ванами, включая собственного брата Фрейра.
10
Согласно «Младшей Эдде», Гевьон – дева, которой прислуживают умершие девственницами.
Локи смеётся и над ваном Ньёрдом: «Ночами, как в чан, мочились тогда в рот тебе дочери Хюмира». Ньёрд, не опровергая этих сведений, заявляет, что, мол, зато у него самый прекрасный среди асов сын.
В отличие от «нида», стиха чисто хулительного, в перебранке допускается ещё и похвальба 11 . Именно похвальбу в процессе перебранки можно опровергать, и Локи тут же обвиняет отца Фрейра в том, что тот зачал своего сына с собственной сестрой и что этот прекрасный сын опять же «ради бабы» заложил меч, столь необходимый асам в момент Рагнарёка.
11
Сразу споминается перебранка Ильи Муромца с князем Владимиром на пиру, перебранка Садко с гостями и именитыми купцами, Василия Буслаева – с новгородцами, Ильи Муромца – с Идолищем или Калиным-царем, Одиссея – с женихами, распри олимпийских богинь Афины и Геры с одной стороны и Афродиты с другой. Словом, жанр весьма традиционный.
Богу Тюру отец лжи Локи напоминает, как обрюхатил его жену, а Тюр струсил и отказался от мести.
Бесстрашного Тора Лофт высмеивает за трусость (как и Один-Харбард), напоминая, что громовержец сидел тиши мыши в великанской рукавице Скрюмира… и т. д.
По мнению А.Гуревича, «стоит отметить разительный контраст между перебранками богов в “Старшей Эдде”, с одной стороны, и героическими песнями и сагами, с другой, контраст, заключающийся в том, что откровенная трактовка сексуальных отношений и широкое использование непристойностей или указаний на сомнительные в моральном отношении ситуации присущи лишь перебранкам – остальная литература (исключая, разумеется, “хулительные” песни скальдов) чужда подобной тематике и выражениям. Германцы, по словам Тацита, были народом целомудренным, и эту особенность сохраняли по крайней мере в литературе и в более позднее время. Упомянутый контраст, на мой взгляд, подтверждает предложенную трактовку “Перебранки Локки” как сакральной самопародии, направленной не против богов, а на подчеркивание их особой природы, их неподвластности человеческим обычаям и нормам.
Не менее существенно то, что “карнавально-перевертывающий” смех обнаруживается лишь в тех эддических песнях, в которых встречается игра с сакральным, где священное не лишено смехового оттенка или даже выражается именно в смешном. Здесь комическое сочетается с демоническим, образуя то исконное, изначальное единство, которое разрушилось в литературе нового времени, где амбивалентная ирония, одновременно отрицающая и утверждающая, сменяется односторонней сатирой, только убивающей и ничего не возрождающей. В песнях же “Старшей Эдды” смех не вытесняет до конца трагизма – они синтетичны. Одно постоянно слышится сквозь другое», – пишет Гуревич и продолжает: «Подчеркну еще раз: разумеется, необходимо видеть различие между возникновением и бытованием “Перебранки Локи” в языческую эпоху и ее “реликтовым” существованием в христианский период. В раннее время насмешка лишь укрепляла авторитет богов, в более поздний период она могла приобрести противоположную функцию: смех стал релятивизировать богов, делать веру в них (в языческом смысле, как “доверие к ним”) сомнительной, развенчивать старых богов. Но следовало бы остерегаться переноса этой поздней стадии в более раннее время и толковать замысел “Перебранки Локи” изначально как “критику богов”», – уточняет А.Я. Гуревич (Гуревич, 1979).
Несмотря на то, что хулительные речи – почти непременный атрибут Трикстера, речи эти носят также очистительный и возрождающий характер – это разоблачение, правда о старой власти, об умирающем мире. И хотя на пиру богов у морского великана Эгира Локи нарушает ритуальный мир, но задним числом Локи заставляет богов держаться рамок приличия, выслушать критику и не нарушать собственные законы впредь. Причём ругательства здесь абсолютно симметрично спроецированы на мир асов из мира людей – они имеют то же содержание, тональность и цель, что и ругательства, употребляемые при бытовых раздорах.
Это означает, что Трикстер действует не только в поле мифа, но и за его пределами, в той социальной среде, которая использует сам миф как формулу жизни.
II.2. Провокатор и инициатор
Трикстер – это неподконтрольная никому фундаментальная Сила, результат действия которой даже для самого Трикстера непредсказуем. Трикстер – это провокатор и инициатор социальнокультурного действия и изменения творения, которое выглядит как порча.
При создании нового Мира Один выступает как разрушитель Мира старого, он убивает великана Имира и нарушает тот Порядок, что был при Имире, то есть разрушает мир, существовавший до Одина и состоявший лишь из Муспельхейма, Нифльхейма 12 и Мировой Бездны 13 . Расчленив первовеликана на куски, Один и его братья возводят собственное Мироздание. Один становится тем самым Альфэдром – Всеотцом.
12
Nifl – субстантивный эпитет, отсылающий к наименованиям мифологических локусов: Niflhel – Тёмная Хель и Niflheimr, прибл. “Нижний, тёмный мир”. Эпитет nifl ассоциируется в эддических композитах со гибелью, смертью (Смирницкая, 2005, с. 78).
13
Нельзя не вспомнить и о Гермесе, убийце тысячеглазого исполина Аргуса, из которого было создано звёздное небо. Один зашвырнул на небо глаза турса Тьяцци, и они загорелись там звёздами, прежде он же сотворил звёзды из сверкающих искр Муспелля, а из черепа Имира – сам небосвод.