Тучи на рассвете (роман, повести)
Шрифт:
На следующий день Мен Хи перевели в другой цех.
Ее барабан почти в самом углу, рядом с тисками механика. Это и есть Чан Бон. Волосы седые, лицо молодое. Движения спокойные, уверенные. Работает не торопясь, но и не отвлекаясь, ни на кого не обращая внимания.
Мен Хи смотрит на Чан Бона. У него доброе лицо. Ей приятно на него смотреть. Он, наверное, никогда никого не обижает. Мен Хи подсовывает пеньку под ножи и поглядывает на Чан Бона.
Вот подошла работница, она показывает ему нож, снятый с барабана, и что-то говорит. О чем они могут говорить? Мен Хи напрягает слух, стараясь уловить
Поздно остановила машину: Чан Бон дал женщине другой нож, и она ушла. Он улыбается ей вслед. Чер Як велел запоминать каждое движение. Когда механик улыбнулся, Мен Хи вспомнила Пан Чака. Тот тоже так хорошо улыбается.
Во время перерыва Чан Бон не пошел в столовую. Он достал из инструментального ящика овальную жестяную коробку, в каких рабочие носят завтрак, сел на корточки и стал есть. К нему подошли две женщины, потом юноша и еще несколько человек. У всех были коробочки, и все ели принесенную с собой пищу. Мен Хи хотелось подсесть к ним, но ей надо было идти в столовую.
Вскоре она вернулась, но у тисков уже никого не было, и Чан Бон куда-то ушел. Он появился перед самым звонком.
Ее охватило неведомое ей раньше возбуждение. Она вдруг поняла, что впервые в жизни должна решиться сама на очень важный шаг. Мен Хи нисколько не сомневалась в Чан Боне. Прежде всего потому, что о нем с ненавистью говорил Чер Як. Он одинаково говорил о Пан Чаке и о нем. А во-вторых, потому, что хорошего человека сразу видно.
Он стоит у своих тисков и ничего не знает. А до забастовки осталось восемь дней. Но никто здесь не знает об этом, — значит, не будет сигнала для других заводов. Как же ей поступить?
Когда кончался рабочий день, Мен Хи направилась к Чан Бону.
— Вы коммунист? — спросила она так, как спрашивают у товарища, нет ли щепотки табаку для трубки.
Чан Бон, не обративший на Мен Хи внимания, когда она подошла, резко обернулся:
— Ты что там мелешь, пустая голова?!
Мен Хи не смутилась. Она ответила спокойно, отчетливо произнося каждое слово:
— Я прошу вас ответить, мне очень важно знать: коммунист вы или нет?
Чан Бон не на шутку рассердился.
— Да ты в своем ли уме? — зло сказал он. — Кто ты такая? Кто тебя прислал?
— Меня прислал Чер Як, — тихо и спокойно ответила Мен Хи. — Прислал, чтобы я следила за вами.
— Чер Як? Чтобы следила? Постой, постой, что же ты болтаешь? — заговорил Чан Бон, быстро оглядываясь по сторонам. — Уходи отсюда, а то я сейчас сам пойду к нему и все передам.
— Идите, но он тогда меня убьет.
— Что за глупая девка! — снова возмутился Чан Бон. — Иди скорей, принеси мне два ножа с твоего барабана.
Мен Хи быстро выполнила требование механика.
— Слушай меня внимательно, — сказал он, показывая на ножи, которые держал в руках. — И не надо таращить на меня глаза, смотри на ножи. Через пятнадцать минут после звонка выходи за ворота. У конца фабричного забора тебя будет ждать парень. Пойдешь за ним, только не разговаривай и не спрашивай его ни о чем. От того места, где он бросит окурок, отсчитай шесть дворов, в седьмые ворота заходи.
Говоря все это, механик осмотрел ножи, подточил напильником лезвия и вернул их Мен Хи.
— Все поняла?
— Поняла.
— Ну, ставь ножи на место. И больше ни с кем не разговаривай. Она сделает все, как он сказал. Пусть не беспокоится.
Когда рабочий день закончился, Мен Хи смешалась с толпой работниц и вышла за ворота. У края ограды на земле сидел паренек и насвистывал веселый мотив. Как только Мен Хи приблизилась, он встал и пошел.
Она долго следовала за ним по кривым и грязным улицам, таким узким, что там и двум рикшам не разъехаться. Потом он свернул куда-то, и это была уже не улица, а переулок, похожий на тесный коридор. Тут парень закурил сигарету, и Мен Хи поняла, что теперь близко. И действительно, вскоре он бросил окурок и зашагал быстрее.
Мен Хи отсчитала седьмой дом и толкнула дверцу.
Навстречу ей вышла пожилая женщина. Мен Хи чуть не вскрикнула. Мин Сун Ен! Матушка Мин Сун Ен, которая так сердечно отнеслась к ней в первый день работы на фабрике!
— Проходи скорее!
В дверях дома показался Чан Бон. Лицо у него было сердитое, и, когда они вошли в комнату, он произнес только одно слово:
— Рассказывай.
И Мен Хи рассказала. Все, что видела и слышала, все, что ей говорил Чер Як. А главное — она рассказала о забастовке. Она говорила не задумываясь. Перед ней были Мин Сун Ен и Чан Бон, и ей казалось, что это отец и мать.
Чан Бон подошел к Мен Хи и обнял ее:
— Спасибо тебе! Забастовка будет!
В тот миг Мен Хи впервые почувствовала, что нужна людям.
Генерал Итагаки
Тихая безмятежная жизнь капитана Осанаи Ясукэ в резиденции генерал-губернатора провинции Пучен окончилась. Его неожиданно направили в боевое подразделение Квантунской армии.
Уезжать не хотелось. На новом месте не будет помещиков, вроде Ли Ду Хана, и никто больше не принесет пожертвований на благо японского оружия. Не будет там и корейских крестьян, а значит, и сбережений от поборов на стихийные и прочие бедствия. Он лишится удобств и выгод службы в мирном городе. Да и время для перехода в боевую часть не очень подходящее.
Почти три года назад Ясукэ мечтал попасть в Квантунскую армию. Самураи ждали поражения русских на Волге, чтобы ударить в ослабевшие и дезорганизованные тылы России. Предстоял стремительный бросок в богатейшие районы.
В те дни капитан написал письмо командующему японской армией в Корее генералу Итагаки Сейсиро, боевому другу своего отца, тоже генерала, вышедшего в отставку. Капитан просил предоставить ему возможность хоть в малой мере заменить отца в рядах Квантунской армии.
Осанаи рассчитывал на помощь Итагаки Сейсиро и имел для этого основания. Генерал знал его еще мальчишкой и очень любил. Когда пришло время, именно Итагаки предоставил ему завидное место начальника уездной полиции в Пучене, пообещав и дальнейшее покровительство. За спиной генерала Итагаки Сейсиро можно жить спокойно. Это один из крупнейших лидеров движения «молодого офицерства», понявших, что величие империи надо завоевывать на русских просторах. Он был ярым противником политики выжидания и нерешительности. Свою убежденность в том, что дальневосточные земли русских надо забрать силой, убежденность, воспринятую от старых самураев, он сумел передать молодому офицерству. Его доводы были для них логичны и в высшей степени убедительны: разбили русских в Порт-Артуре — и он навсегда стал японским; вышвырнули их с Курильских островов — острова превратились в японскую базу; отобрали часть Сахалина — она стала частью империи.