Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
— О посланнике оп слова не сказал.
— Собрание нотаблей должно оградить нас от произвола этого горохового шута. Необходимо выдвинуть перед ним ряд четких требований, а если он откажется их принять, то потребовать каблограммой его смещения. Вот для достижения такой важной цели я готов и раскошелиться.
— Тут уж каждый бы раскошелился!
— Кто же тебе мешает?
— Передайте мае ваше дело — и увидите!
— Эх, Мелькиадес, Мелькиадес! Вечно-то ты норовишь всех обскакать!.. Между прочим, каблограмма мигом бы разрешила щекотливое положение, в которое попал наш посланник: содомит, ставший притчей во языцех решительно во всех слоях местного общества, да еще с любовничком, упрятанным в тюрьму!
— Его уже выпустили. А вместо него туда только что ввергли Кукарачиту. Вот крику-то было!
— Во всем виновато наше консульство! Зачем было давать такому отребью вид на жительство? Своим безнравственным ремеслом Кукарачита только позорит доброе имя вашей дорогой отчизны.
— Против бедняжки выдвинуто тяжкое обвинение. Говорят, что она замешана в побеге полковника Гандариты.
— Как? Полковник Гандарита бежал? Оставь и покое кольцо!.. Ну и дела! Бежал из Санта-Моники?
— Не из Санта-Моники, а из борделя Кукарачиты, когда его поутру хотели там схватить!
— Бежал! Значит, эта мерзавка оставила меня в дураках! Брось к черту щипцы! Бежал! Полковник Гандарита всегда был подонком, и от него можно было ожидать чего угодно. Так вот о каком внезапном путешествии напела мне эта продувная бестия! Мелькиадес, камень, который ты выковыривал, принадлежал полковнику Гандарите! Проклятый пьяница, даже в последнюю минуту исхитрился поймать меня на аркан! Он выудил у меня целых девять соль!
Мелькиадес ухмыльнулся:
— И подарил вам пятьсот!
Почтенный гачупин состроил кислую гримасу:
— Как бы не так! Лучше уж потерять деньги, чем влипнуть в грязную эту историю. Сию же минуту бегу в полицию заявить о случившемся. Возможно, там потребуют с меня это колечко и приобщат его к делу.
И, размышляя о том, сколь призрачен мир и сколь преходящи его радости, ростовщик горестно покачал головой.
V
Согнувшись за прилавком, почтенный гачупин скинул домашние туфли и напялил новые сапоги. Затем тщательно запер ящики на ключ и снял с гвоздя сюртук:
— Ну, я пошел!
Мелькиадес недовольно проворчал:
— Лучше держать язык за зубами и не лезть на рожон.
— А ну как нагрянут сюда жандармы? Чепуху ты порешь, Мелькиадес! В серьезных делах ты плохой советчик! Вполне вероятно, что мерзавку посредницу уже схватили и полиции все известно. В таком случае, если я сам не донесу о случившемся и, стало быть, не выполню приказ генерала Бандераса, меня смогут обвинить в соучастии. Ты бы, например, посмел нарушить его приказ? Эх, всему виною распроклятая моя доверчивость! Обошлась мне она в целых девять соль! Вот прекрасный пример того, какую выгоду приносит торговля даже опытнейшему торговцу, если он не в состоянии упрятать свою совесть подальше! Ведь мог же я дать этой индианке, которая так ловко обвела меня вокруг пальца, всего три соль, вместо того чтобы собственноручно всучать ей девять? Запомни, милый мой племянничек, что для мало-мальски успешного ведения такого дела, как наше, надо быть очень прозорливым, и при этом ты все равно никогда не достигнешь настоящего благополучия. Это там, в Испании, вам снится, будто в здешних республиках стоит лишь копнуть, как в руках уже золотые россыпи! Хочешь не хочешь, а чтобы не нажить неприятностей покрупнее, придется и от колечка отказаться, и потерять девять соль.
Лицо Мелькиадеса расплылось в хитрой улыбке астурийского крестьянина:
— К заявлению можно приложить колечко и подешевле.
Почтенный гачупин уставился на племянника. Внезапный спасительный свет озарил душу мерзкого старикашки:
— Колечко и подешевле?..
КНИГА ТРЕТЬЯ. ПОЛКОВНИК
I
Густыми камышами Сакариас вывел лодку в лагуну Тикомайпу. Праздничное утро полнилось веселыми возгласами, взрывами ракет, шумом и гамом. Индейцы праздновали день поминовения всех святых и усопших. Гремели колокола. Сакариас втащил весла в лодку и, отталкиваясь багром, причалил к илистому берегу и подтянул лодку под укрытие разлапистых опунций, окружавших живой изгородью скотный двор, но которому разгуливали свиньи, куры и индюшки.
Сакариас буркнул:
— Мы во владениях Ниньо Филомено.
— Вот и прекрасно… Взгляни, нет ли его тут, поблизости.
— Думаю, что сейчас он скорее всего вместе со всеми где-нибудь веселится.
— Отыщи его.
— А если он испугается и не захочет вас видеть?
— Филомено но трус.
— А вдруг струсит и прикажет нас схватить?
— Чепуха, на такое Филомено не способен.
— Знаете, хозяин, всегда лучше быть готовым к самому худшему! Впрочем, я всегда готов вам служить, даже если б мне грозили тюрьма и колодки. Вот и сейчас я постараюсь сделать все…
Полковник радостно встрепенулся:
— Голову даю, что ты уж е что-то придумал. Давай выкладывай, и если мысль хороша, то можешь рассчитывать на полную мою благодарность.
Индеец покосился на живую изгородь.
— Если Ниньо Филомено нет дома, то нужно выкрасть его лошадей и поскорее мотать отсюда.
— Куда?
— К повстанцам.
— Без денег никуда не денешься.
Полковник выпрыгнул из лодки на илистый берег и, подойдя к индейцу, тоже глянул поверх ограды. Вдалеке торчала колокольня, украшенная трехцветным флагом. Земли Ниньо Филомено, расчерченные каналами н живыми изгородями на зеленые квадраты всходов и красные квадраты свежей пахоты, уходили куда-то за горизонт. В отдалении паслось стадо коров. По берегам каналов лошади мирно щипали траву. Но одному каналу плыла лодка; отчетливо доносились всплески весел, на которых сидел седоватый индеец в широкополой шляпе и холщовой рубахе. На корме расположился Ниньо Филомено. Лодка причалила у ограды, где притаились наши беглецы. Полковник шагнул навстречу спрыгнувшему па землю Ниньо Филомено:
— А я-то спешил к тебе на завтрак, старина! Не знал, что ты такую рань уже на ногах!
Филомено окинул подозрительным взглядом непрошеного гостя:
— Я ночевал в городе и все еще не могу прийти в себя от вчерашней речи дона Роке Сенеды, — Хозяин и гость расцеловались и, как добрые друзья, в обнимку направились к дому.
II
По дорожке, обсаженной апельсиновыми и лимонными деревьями, они подошли к усадебному дому. Взошли на просторную террасу под сводчатым беленым потолком и с полом, выложенным каменными плитками карминного цвета. С потолка свешивались клетки с разнообразными птицами, и в прохладной тени покачивался гамак хозяина. Стены были увиты голубой ипомеей. Гость и хозяин опустились отдохнуть в просторные хинокалы, стоявшие на сквозняке, у занавески японского шелка. Хинокалами называются низкие кресла из тростника и пальмовых ветвей, которые плетут индейцы, жители низин. Филомено приказал старому индейцу, украшенному перьями, подать на завтрак жаркое, а служанке, негритянке из Судана, заварить мате.{111} Чино Вьехо вскоре вернулся с большим куском постной баранины и на языке племени кутумaй сообщил, что жены и детей хозяина нет дома, что все они отправились с самого утра на церковный праздник. Хозяин молча выслушал доклад слуги и предложил гостю мяса. Вытащив из-за пояса нож, полковник оттяпал себе добрую половину, положил ее на тарелку н поднял бутыль с чичей. Отпив три здоровенных глотка и обретя наконец дар речи, он выпалил:
— Ну и вляпался же я в историю, друг мой!
— В какую же?
— Представь себе, что этому подлецу Бандерасу втемяшилось в лысую голову непременно расстрелять меня! Вообрази мое положеньице! Хуже не придумаешь даже для будущего святого! Спасаясь от ищеек тирана, я продрался к тебе без полушки денег. Ты должен мне помочь, Филомено, я перехожу к повстанцам и буду сражаться за свободу. Я знаю, что ты осуждаешь гнусную деспотию Сантоса Бандераса. Ведь ты не откажешь мне в помощи, друг мой?