Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
— Иди домой! Но бойся! Скорее беги домой!
Ребенок бросился было бежать, по потом вдруг остановился и позвал мать: его напугал погрозивший ему кулаком жандарм. Ребенок стоял как вкопанный и плакал, царапая в страхе лицо.
Мать хриплым голосом кричала:
— Скорее беги домой!
Но ребенок не двигался. Он стоял у самой кромки воды и плакал, глядя вслед удалявшейся матери.
КНИГА ПЯТАЯ. РАНЧЕРО
I
Филомено Куэвас и Чино Вьехо привязывают лошадей у дверей хакала{112} и укрываются в тень отдохнуть. Мало-помалу начинают подъезжать верхами и другие землевладельцы в расшитых серебром широкополых шляпах и серебряной насечкой на сбруе. Это владельцы соседних имений, тайные приверженцы дела революции. Сбор им назначил Филомено Куэвас. Соседи помогали ему собирать винтовки и патроны для батраков. Собранное оружие было заблаговременно припрятано в Потреро-Негрете. Филомено спешил забрать его оттуда и поскорее раздать индейцам. Постепенно, через определенные промежутки времени, подтягивались управляющие и старшие пастухи, индейцы, проводники и охотники из соседних владений. Филомено Куэвас с шутками и прибаутками составил список собравшихся и заявил, что лично он является сторонником немедленного выступления. Втайне он уже давно решил сегодняшней же ночью вооружить своих батраков винтовками, спрятанными в кустарнике, но пущей осторожности ради до поры до времени свое намерение скрывал. Завязался ожесточенный опор: креолы-помещики поочередно высказывали свои опасения. Но, видя непреклонность Куэваса, в конце концов согласились помочь лошадьми, батраками и деньгами при условии сохранения величайшей секретности, дабы не навлечь на себя гнев тирана Бандераса. Впрочем, под влиянием кофе и винных паров Доситео Веласко, самый богатый из прибывших гостей, вначале менее других склонный очертя голову пускаться на риск, придя в восторженное исступление, начал поливать бранью тирана:
— Гнусный тиран, мы разбросаем твои потроха по дорогам республики!
Кофе, чича и острая еда вскоре настроили хор революционеров на один лад, и все воспылали одним общим желанием. Которые были повеселее и пошумливей — вовсю сквернословили; которые посдержаннее — тоже поносили тирана, но извинялись за крепость выражений. Словом, воцарилось полное единодушие, отовсюду только и неслось:
— Дружище!
— Старик!
— До скорой встречи!
— До скорого!
Последними приветствиями обменивались уже в седлах, пришпоривая коней, перед тем как разлететься по бескрайним равнинам в разные стороны.
II
Утреннее солнце затопляло своими лучами народившиеся всходы и красную свежевспаханную землю, чащобы каменных дубов и величественные заросли могучего кустарника, в тени которого возлежали быки, окутанные облаком поднимавшегося от них пара. Лагуна Тикомаину, обрамленная палатками, казалась зеркалом, в котором отражаются горящие факелы. Хозяин скачет на резвом гнедом по берегу канала, за ним тяжело трясется на низкорослой своей лошаденке управляющий. Колокольный звон и птицы оживляют знойное утро. Флотилии лодок, разукрашенных флагами, ветками и цветочными эмблемами, поднимаются по каналам по случаю индейского праздника. Легкие суденышки кажется вот-вот пойдут ко дну от разгула музыки и танцев. Бродячая труппа — картонные маски, ленты, пики, щиты — исполняет шутливо-воинственный танец под навесом капитанской лодки. Он танцуется под трубу и барабан. Вдали виднеется помещичья усадьба. На густо-зеленой листве апельсиновых деревьев играют отблески изразцов и стекол. Почуяв близость конюшни, лошади ускоряют бег. Управляющий исчезает за оградой, а хозяин, сдерживая коня, приподнимается на стременах, чтобы заглянуть под аркаду. Развалившись в гамаке, полковник перебирает струны гитары, вокруг пляшут дети. Две медно-красные служанки в расстегнутых блузках смеются и перешучиваются за зарешеченным кухонным окном, уставленным геранями. Филомено Куэвас гарцует на гнедом, жаля его кончиком хлыста: скачок — и Куэвас во дворе.
— Лихо играешь, дружище! Этак станешь отбивать хлеб у самого Сантоса Вега!
— Спасибо на добром слове… Но что же все-таки происходит? У ж не хочешь ли, старичок, чтобы меня схватили? Ты что-нибудь решил?
Спешившись, хозяин вошел на террасу. Серебряные шпоры его звенели, с плеча ниспадал копчик саране. Расшитые поля шляпы оставляли в тени орлиное его лицо с козлиной бородкой.
— Домисьяно, я ссужу тебя пятьюдесятью боливарами, дам проводника и коня, только беги отсюда поскорее. Давеча, поддавшись твоей болтовне, я согласился выступить вместе. Теперь я передумал. Пятьдесят боливаров будут тебе вручены, как только ты пересечешь наши границы. Отправишься без оружия, проводник получил приказ стрелять При милейшем подозрительном движении с твоей стороны. Советую, старина, не распространяться на этот счет. Никто ничего не должен знать.
Полковник выпрыгнул из гамака и, погасив ладонью жалобный стон гитары, сказал:
— Филомено. оставь свои шутки! Тебе ли не знать, что гордость не позволит мне подписать такую позорную капитуляцию. Вот уж, Филомено, от тебя я этого не ожидал! Был другом-приятелем, а стал собакой-надсмотрщиком!
Филомено Куэвас, не спеша, изящным жестом скинул на плетеное кресло саране и шляпу, потом извлек из кармана штанов богато расшитый шелковый платок и отер им разгоряченный смуглый лоб, эффектно выделившийся на фоне темных кудрей.
— Домисьяно, не ломайся! В твоем положении условий лучше не ставить.
Полковник покорно развел, руками:
— Филомено, великодушие, как видно, покинуло тебя!
Полковник говорил с пьяным надрывом, с тем сентиментальным и в то же время болтливым красноречием, которое свойственно жителям тропических равнин. Хозяин растянулся в гамаке, взял гитару и, настраивая ее, продолжал в том же насмешливом топе:
— Домисьяно, жизнь твою я, конечно, хочу спасти! Но нет у меня убеждения, что ты ею и в самом деле рискуешь, а потому я вынужден принять меры предосторожности. Коли ты подослан ко мне, то будь уверен, тебе это дорого обойдется. Чино Вьехо без помех доставит тебя к повстанцам, а там уж пусть сами решают, как с тобой поступить. Случилось так, что мне необходимо послать срочное донесение повстанческому отряду, вот ты вместе с Чино Вьехо и доставишь его. Господь свидетель, как мне хотелось оставить тебя у нас трубачом, да, видно, судьба распорядилась иначе.
Подбоченившись, полковник принял воинственную осанку:
— Филомено, я твой пленник, но унижаться до спора об условиях я не буду. Моя жизнь в твоих руках и, если совесть тебе позволяет, можешь отнять ее. Однако хороший же пример гостеприимства показываешь ты своим малышам! Постойте, дети, подойдите поближе! Вот смотрите и учитесь, как надо принимать беззащитного друга, который, спасаясь от казни, хотел найти здесь пристанище!
Дети кольцом окружили взрослых и вовсю таращили на них свои наивные испуганные глазенки. Вдруг младшая из сестренок, присевшая в своей пышной юбочке подле оцепенело застывших старших, вскочила и зарыдала, словно угадав трагедию полковника. Мигом влетела перепуганная бабушка, старуха итальянка с оливково-смуглым лицом, белоснежной косичкой, глазками-угольками и дантовским орлиным профилем:
— Что с тобой, крошка?
Полковник подхватил девочку на руки и осыпал поцелуями, царапая своей бородкой ее нежное личико. Раздувшаяся от обжорства фигура полковника, держащего в руках плачущего ребенка, уморительно напоминала Сатурна, пожирающего своих детей.{113} Вырываясь, девочка заплакала еще сильнее, и стоявшая у японской занавески бабушка в наспех накинутой на плечи накидке разволновалась пуще прежнего. С пьяным озорством полковник поддразнивал ее:
— Не ерепеньтесь, мамаша, этак можно печень вконец испортить!
— А вы, старый сатир, не пугайте ребенка!
— Филомено, ну объясни же своей теще, в чем дело! Ты получил урок от собственной дочери. Этот ангелочек показал тебе пример сострадания. Объясни, успокой мамашу! Не будь трусом, надо уметь отвечать за свои поступки!
III
Все пятеро малышей явно на стороне полковника. Они единодушно поддерживают его. Полковник стоит посреди них, широко расставив ноги и растопырив руки, гримасничает, театрально вздыхает. Его грудная клетка работает, как кузнечный мех: