Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
Лаурита разрыдалась:
— Стало быть, ты бежишь к революционерам?
— Вместе с этим моим другом.
Полковник ла Гайдара горделиво поднялся, протягивая ему руки:
— Друг мой, ты спартанский патриций, и я всегда буду с тобой!
Лаурита вздохнула:
— А если тебя убьют, Филомено?
— Ты воспитаешь наших детей и будешь напоминать им, что отец их умер за родину.
Воображению несчастной жены явились бурные сцепы революции: убийства, пожары, казни, а в отдалении, надо всем, подобно неумолимому божеству, свирепый
III
Перед зарешеченным, окутанным мраком окном, благоухавшим уставленными на нем цветами, Сакариас Крестоносец осадил своего скакуна. Он подскакал внезапно, вспугнув цокотом копыт деревенскую ночную тишь.
— Беги быстрее, полковник! На индианку донесли. Собака гачупин уже поплатился за это. Скорее, скорее! — прохрипел срывающимся голосом Сакариас, сдерживая пляшущего под ним коня и стараясь просунуть взволнованное свое лицо между железными прутьями решетки. Все присутствующие в зале разом бросились к окну. Полковник спросил:
— Толком объясни, что случилось?
— Самое страшное в моей жизни. Зловещей звездой сверкнул ваш перстенек! Беги, боги, полковник, по моему следу пущены гончие псы!
IV
За окном, в зале, Лаурита обнимает мужа; уцепившись за материнскую юбку, хнычут дети. Врывается с хриплым криком старая итальянка:
— Вы что? С ума посходили! Если Филомено повезет — он сможет стать новым Гарибальди.{114} Нечего пугать детей!
За зарешеченным окном темь, и Крестоносца, припавшего к прутьям решетки, не видно. Только иногда свет лампы, колеблемой общей суматохой, вырывает из этой густой тьмы огромный сверкающий глаз взмыленного от бега коня. Сакариас все еще держит на седле мешок с трупом ребенка. В зале прощается с семьей хозяин. Мать поочередно поднимает детей, протягивая их отцу. Наблюдающий эту сцену Сакариас горестно шепчет:
— Дети — частицы сердца!
V
Чино Вьехо подвел коней, и эхо галопа прокатилось по ночному полю. Когда всадники подскакали к броду и остановились, Сакариас поравнялся с полковником.
— Конец Бандеритасу! У нас такая подмога… она тут, со мной!
Полковник в недоумении взглянул на Сакариаса, полагая, что тот в стельку пьян.
— Ты о чем, дружище?
— Об останках моего сынишки… куске мяса, который оставили мне дикие свиньи… вот, в этом мешке…
Полковник протянул руку:
— Я очень тебе сочувствую, Сакариас. По почему же ты не похоронил его останки?
— Придет время.
— По-моему, ты дурно поступил.
— Пусть они послужат нам талисманом.
— Не будь суеверным.
— Об этом спросите-ка лучше сволочь гачупина!
— А с ним что ты сделал?
— Удавил. Дешевле взять за труп моего сынишки я не мог.
— И все же надо похоронить малыша.
— Когда уйдем от погони.
— Смышленый был малыш!
— Смышленее и лучше для отца не бывало!
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. САНТА МОНИКА
КНИГА ПЕРВАЯ. ТЮРЕМНАЯ ОБИТЕЛЬ
I
Форт Санта-Моника, которым в годы революционных битв столько раз служил тюрьмой для политических заключенных, пользовался самой жуткой славой. Ходили легенды о его отравленных колодцах, кишащих гадами подвалах, кандалах, самых изощренных орудиях пыток. Легенды эти, возникшие еще во времена испанского владычества, получили особенное распространение с установлением тирании генерала Сантоса Бандераса. Каждый вечер во рву бастиона, под звуки боевых фанфар, расстреливали революционеров. Расстреливали без суда, по тайному приказу тирана.
II
В сопровождении нее того же наряда солдат Начито и студент перешагнули порог потайной двери и очутились в крепости, Комендант принял их без всякого ордера и других, с его точки зрения, дурацких формальностей, единственно на основании устного рапорта сержанта, который продиктовал ему майор дель Валье, застрявший по дороге в трактире. Перед тем как перешагнуть порог крепостной двери, оба арестанта с тоской взглянули иа такую теперь призрачную синь далекого неба. Комендант Санта-Моники полковник Иринео Кастаньон справедливо изображается в летописях того времени как один из самых жестоких палачей эпохи Бандераса. Это был кровожадный старик, страдавший грыжей, волочивший деревянную ногу, с неизменно дымящейся трубкой во рту. В расстегнутых штанах, насмешливый и жестокий, он принял арестованных:
— Счастлив приветствовать столь высокопоставленных постояльцев!
Начито с фальшивой улыбкой проглотил сарказм и поспешил объяснить:
— Тут, кажется, произошло какое-то недоразумение, полковник!
Полковник Иринео Кастаньон выбил трубку о деревянную свою ногу:
— Меня это никак не касается. Вашим делом, если будет нужда, займется лисенсиат Карбальеда. Пока же приказ только о задержании. Наша тюрьма — к вашим услугам.
Начито поблагодарил его подобострастной улыбкой и, сморкаясь, добавил:
— Редкий случай чистого сомнамбулизма!
Тюремщик, возникший в темпом проеме двери, загремел связкой ключей; это был грязно одетый мулат, двигавшийся как заводная кукла. На голове его красовалось форменное французское кепи, одет он был в куцую пропотевшую куртку и цветные форменные брюки. Когда-то лакированные старые башмаки протерлись на всех суставах. Комендант буркнул ему с насмешкой:
— Дон Трини, отведите-ка этим двум свистунам комнатку для почетных гостей.
— Будьте покойны, жаловаться не будут. Если они тут временные, то получат люнет{115} в крепостной стене.