Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
Когда Гольфина порицали за подобные проделки, журналист лишь громко хохотал. Статьи свои он попеременно подписывал то псевдонимом «Катет», то псевдонимом «Гипотенуза».
Гольфин обвинил одного книгоиздателя в том, что тот обманывает авторов и, не уведомляя их, выпускает дополнительные тиражи их произведений, ранее опубликованные в этом же издательстве. Обвинение, видимо, оказалось справедливым и помогло Гольфину добиться публикации своей книги, для которой он не находил издателя.
Предоставлял «Шут» свои страницы и случайным авторам, если они присылали заметки, разоблачавшие то или иное лицо. Особенно много похвал заслужили две статьи, авторство которых так и не было установлено; одна из них называлась «Да здравствуют все!», другая — «Apokolokyntosis» [71] , {289} написанная в подражание Сенеке. В ней некий политический деятель, превращенный в тыкву, изрыгает из себя грязную зловонную жижу, составлявшую некогда субстанцию его души. Было высказано несколько предположений о том, кто мог написать статью, но в конце концов имя автора или авторов осталось неизвестным.
71
«Отыквление», или «Посвящение в дураки» — так как у древних тыква была символом глупости (греч.).
Два человека, дои Хасинто Паласио дель Кампо и священник дон Антолин, читали «Шута» с первой до последней строчки, ничего не пропуская. Постоянным его читателем состоял и «Очкарь», продавец газет с площади Кеведо. Дон Хасинто был в восхищении от своего детища и от сознания того, что именно он основатель столь воинственного и задиристого издания. По субботам священник дон Антолин Торресилья, входя в дом Тьерри, первым делом осведомлялся у Сильвестры:
— Газету Хайме принесли?
— Да, уже принесли.
Святой отец читал ее медленно и с комментариями.
— Хорошо, хорошо! — говорил он. — Славно припечатано. Этот парень — настоящий писатель. Если не натворит глупостей, большим человеком станет.
— А почему вы думаете, что он может натворить глупостей? — спрашивала Сильвестра.
— Мужчина, которым вертят женщины, — пропащий человек. От вашей сестры добра не жди.
— Ну, еще бы. Зато вы, мужчины, хорошие… пока спите, — визгливо возмущалась Сильвестра.
Священник смеялся. Дон Антолин причислял себя к социалистам и врагам новоиспеченных богачей: он был убежден, что они, отторгая церковные угодья и выступая против церкви, играют на руку анархистам.
Чтобы доставить удовольствие редакторам и сотрудникам, дон Хасинто Паласио дель Кампо часто приглашал их обедать в харчевни, расположенные в районе Лас-Вентас и Эль-Пуэнте-де-Вальекас; после еды все играли в лягушку{290} или чито,{291} а радушный амфитрион{292} пел песни своей родной провинции. Дон Хасинто любил рассказывать разные истории об одном своем кубинском приятеле, баске, который, судя по его приключениям, был, видимо, изрядным пройдохой. Этот пьянчуга и забулдыга руководил полудюжиной гуляк, некоторое время бродяжничавших по кубинским провинциям под видом труппы комедиантов. Они объезжали сахарные заводы, показывая фокусы, гимнастические трюки и, в зависимости от причуд режиссера, исполняя танцы лисы, медведя, змеи и других животных. Потом они сами же смеялись над своими проделками. Как-то раз в одной захолустной деревне они зашли в хижину, где служили торжественную заупокойную мессу по только что скончавшемуся негру, человеку богатому и в этих краях заметному. Очутившись в пышно убранном помещении, где лежал покойник, пьяный баск из бродячей труппы начал исполнять перед ошеломленными зрителями танец змеи. Его друзья комедианты мгновенно сообразили, что, если негры усмотрят в этой буффонаде хотя бы намек на шутовство, они изуродуют пришельцев; опасаясь этого, остальные бродяги с совершенно серьезным видом тоже пустились в пляс. Негры сочли, что это какой-то траурный обряд, и пригласили озорников участвовать в похоронах. Убравшись из деревни, бродячие актеры, по словам Хасинто, чуть не померли от смеха.
Подобные рассказы выводили из себя Рамоса: они казались ему непростительным легкомыслием. Недоволен был сержант и газетой. Читая «Шута», он сердито ворчал:
— Этот грязный листок нападает на монархию, на армию, на основы общества. Всех его сотрудников надо расстрелять, да и меня заодно, коль скоро я служу швейцаром у подобной жабы. Неужели я вновь увидел мать-родину только ради этого? Какой позор!
L
Постоянные сотрудники «Шута» и внештатные их помощники собирались на первом этаже дома по улице Хакометресо, а вечера обычно заканчивали на той же улице в «Бразильянке», пивной, где прислуживали девушки и любили веселиться барышники, контрабандисты, игроки в пелоту. Иногда журналисты сходились в ближайшей букинистической лавке, которую держал некий пристрастившийся к чтению горбун.
Сотрудники редакции и их друзья наведывались в «Бразильянку» в компании дона Хасинто Паласио дель Кампо и дона Мелитона, который оказался гулякой и другом всех посетительниц кафе и лимонадных лавок. Официантками в «Бразильянке» служили отпетые девицы, одни перешли туда из таких же заведений, а другие — прямо из публичных домов. Держались они, как правило, нахально и вызывающе. Хозяйкой или распорядительницей кафе, по прозвищу «Девчурка», была дородная белолицая брюнетка с черными глазами, ярко накрашенными губами и толстыми руками, на одной из которых выделялась татуировка — маленькое сердце, пронзенное стрелой. Она напоминала огромную куклу, носила платья розового цвета и ходила в корсете, с трудом стягивающем ее белые расплывшиеся телеса. У нее на содержании был сутенер, занимавшийся перепродажей билетов, маленький смуглый и мрачный субъект, который сильно ревновал ее. Девчурка любила появляться на людях в обществе юнца, это, по слухам, был ее сын, от которого, судя по виду, не приходилось ждать ничего доброго, хотя одевался он всегда элегантно, был увешан драгоценностями. Пивная смахивала скорей на дом терпимости, и в ней, особенно перед закрытием, собиралось немало молодцов, готовых в любую минуту затеять драку. Антония, официантка, обслуживавшая стол журналистов, была, видимо, родом из Галисии, хотя и уверяла, что это не так. Она нравилась Гольфину, называвшему ее Красоткой или Антучей. Он часто посвящал ей дурацкие двусмысленные стишки, которые импровизировал тут же за столом и которым она внимала с явным неудовольствием.
Красотка, слушай: ты находка. В любви не смел я, но в охотку Поставлю парус, сяду в лодку И покатаю в ней Красотку.Антония с досадливой гримасой слушала стихи, а Гольфин продолжал:
Красотка, мы не одногодки, И ты не мед, моя находка, Но я мою конфетку кротко Прошу тебя принять, Красотка.Журналист плел вирши в таком духе, пока у него не истощался запас более или менее точных рифм на «отка».
В пивной работала также красивая и печальная девушка по прозвищу «Хозяюшка», которой не нравилась эта бесшабашная жизнь, полная пьяных оргий. Ей хотелось иметь свой домик и быть верной женой. У этой блондинки, похожей на девушек с английских цветных литографий, была милая грустная улыбка. Свободное время она, по-видимому, заполняла тем, что читала чувствительные романы с продолжением. Девушка часто пела «Я всей душой люблю милого» и «Я не знаю, что со мной сегодня», — две песенки из сарсуэлы, модной в то время в среде образованных барышень и мастериц. Исполняла она и медленные вальсы, вроде «Фру-Фру» и «Когда умирает любовь».
Обратив внимание на угрюмый вид Тьерри, Хозяюшка робко попыталась заговорить с ним. Молодой журналист явно заинтересовал ее.
— Этот субъект, — притворно сердился Гольфин, заметив успех Хайме, — кружит голову и маркизам и служанкам. Он их просто гипнотизирует. Сдается мне, он выучился каким-то тайным чарам у команчей{293} или индейцев сиу.{294}
Популярность Тьерри у женщин раздражала многих мужчин, однако Гольфин, говоривший о его победах с видимым возмущением, на самом деле нисколько на него не злился. В ответ на авансы Хозяюшки Хайме сказал, что он влюблен в другую женщину. Это признание так задело и раззадорило официантку, что девушка стала еще настойчивей и сумела заставить Хайме вступить с нею в связь.
— Раздразнил ее этот Тьерри, — так определили и объяснили увлечение Хозяюшки ее подруги по пивной.
Когда в редакции заканчивался рабочий день, ее сотрудники и служащие вместе с приятелями отправлялись в «Бразильянку». Хайме ждал, пока Хозяюшка освободится, и после закрытия пивной часто заходил с ней в трактир на той же улице, открытый до самого утра. Ночь завершалась пьянкой. Хозяюшка жила вместе с матерью и сестрой Ампаро на улице Месонерос-Романос в убогом грязном доме с неосвещенным подъездом и покосившейся лестницей.