Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

де Унамуно Мигель

— Пропащие ночи — вот что я приобрету.

— Или выигранные, Виктор, выигранные ночи.

— В общем, не знаю, что происходит со мной, с нами. Я-то смогу примириться, но Елена, бедная моя Елена… Несчастная!

— Видишь? Ты уже ей сочувствуешь.

— В общем, Аугусто, перед женитьбой подумай, подумай серьезно!

И они расстались.

Аугусто пришел домой, переполненный тем, что услышал от дона Авито и от Виктора. Он почти забыл об Эухении, выкупленной закладной и девушке из прачечной.

Его встретил радостными прыжками Орфей. Аугусто взял собаку на руки, заботливо пощупал ее шею и прижал к себе со словами: «Будь поосторожней с костями, Орфей, поосторожней

с ними, понял? Я не хочу, чтобы у тебя в горлышке застряла кость, не хочу, чтобы ты умирал у меня на глазах и умолял спасти тебя… Ты знаешь, Орфей, дон Авито, этот педагог, вернулся к религии своих предков… Наследие! А Виктор не желает стать отцом. Один горюет, что потерял сына, другой горюет, что будет его иметь. Но какие глаза, Орфей, какие глаза! Как они сверкали, когда она сказала: «Вы хотите купить меня! Вы хотите купить — не любовь, нет, потому что этого не купишь, — купить мое тело! Берите себе мой дом!» Купить ее тело, ее тело! Да я не знаю, куда мне девать свое, Орфей, мне не нужно оно! Душу — вот чего я жажду, душу, душу. Пламенную душу, сверкавшую в глазах Эухении. Ее тело… тело… да, ее тело великолепно, божественно, но ведь ее тело — это душа, подлинная душа, и в нем все — жизнь, все значительно, все идеально! Мне не нужно мое тело, Орфей, мне не нужно тело, потому что мне нужна душа. Или наоборот, мне нужна душа, потому что мне не нужно тело? Свое тело я могу потрогать, Орфей, могу пощупать и увидеть, но душу… Где моя душа? Есть ли у меня душа? Я почувствовал ее трепет только тогда, когда обнимал Росарио, которая сидела у меня на коленях, маленькую бедную Росарио, когда она плакала и я плакал. Эти слезы не могли пролиться из моего тела, их источала моя душа. Душа — источник, открывающийся только в слезах. Пока не прольешь истинных слез, не можешь сказать, есть ли у тебя душа. А сей час пойдем спать, Орфей, если нам это удастся».

XV

— Что ты натворила, девочка? — спросила племянницу донья Эрмелинда.

— Что я натворила? На моем месте вы сделали бы то же самое, если у вас есть стыд. Я в этом уверена. Он хотел меня купить! Купить меня!

— Послушай, родная, гораздо лучше, если женщину хотят купить, чем если ее хотят продать.

— Купить меня! Меня!

— Но ведь все не так, Эухения, совсем не так. Он это сделал из великодушия, из героизма.

— Мне не нравятся герои. То есть люди, которые стараются быть героями. Когда героизм проявляется естественно — очень хорошо! Но по расчету? Хотел меня купить! Купить меня, меня! Говорю вам, тетя, он мне за это заплатит. Он мне заплатит, этот…

— Кто? Договаривай!

— Этот нудный слизняк. Для меня он все равно что не существует. Не существует!

— Какие глупости ты говоришь!

— Вы считаете, тетушка, что у этого чудака…

— У кого? У Фермина?

— Нет, у того… что канарейку принес, есть что-то внутри?

— По крайней мере — внутренности.

— Вы думаете, у него есть внутренности? Нет! Пусто, вот как будто насквозь его вижу, пусто!

— Ну, успокойся, деточка, и поговорим разумно. Перестань делать глупости. Забудь про все это. Я думаю, ты должна дать согласие.

— Но я не люблю его, тетя!

— Что ты можешь знать о любви? У тебя еще нет опыта. Что такое восьмая или тридцать вторая у тебя в нотах — это ты знаешь, но любовь…

— Тетушка, мне кажется, вы занимаетесь пустыми разговорами.

— Что ты знаешь о любви, девчонка?

— Но ведь я люблю другого.

— Другого? Этого лентяя Маурисио, у которого душа от тела отлынивает? Это ты называешь любовью? Это и есть твой другой? Твое спасение — только Аугусто, един Аугусто. Такой изящный, богатый, добрый!

— Потому я его и не люблю, что он добрый, как вы изволили сказать. Мне не нравятся добрые мужчины,

— Мне тоже, дочка, мне тоже, но…

— Что но?

— …но замуж надо выходить за них. Для этого они родились, и из них всегда получаются хорошие мужья.

— Но если я его не люблю! Как же я выйду за него?

— Как? Выйдешь — и все! Разве я не вышла за твоего дядю?

— Но, тетя…

— Ну да, теперь я, кажется, его люблю, да, пожалуй, люблю, но когда я шла за Фермина, то вряд ли его любила. Знаешь, разговоры о любви — все из книжек, для того любовь и придумали, чтобы о ней говорить и писать. Бредни поэтов. Самое главное — это брак. Гражданский кодекс ничего о любви не говорит, зато говорит о браке. Любовь — она вроде музыки.

— Музыки?

— Да, музыки. А тебе уже известно, что от музыки мало толку, разве что уроками зарабатывать на жизнь, и если ты сейчас не воспользуешься этой возможностью, то еще не скоро вырвешься из своего чистилища.

— Да разве я прошу у вас что-нибудь? Я сама себя кормлю. Я вам в тягость?

— Не шуми так, горячая голова, и не говори таких вещей, а то поссоримся по-настоящему. Ничего подобного тебе не говорят, А все, что я тебе советую, для твоего же блага.

— Для моего блага, для моего блага… Для моего блага проявил дон Аугусто свое рыцарство, и для моего блага… Рыцарство, да, хорошо, рыцарство! Хотел меня купить! Меня купить захотел, меня! Истинный рыцарь, нечего сказать! Как я уже понимаю, тетушка, мужчины — это грубияны, скоты, деликатности ни на грош. Не могут даже любезность оказать, не оскорбляя.

— Все?

— Все, все! Конечно, если они настоящие мужчины.

— Вот как!

— Да, потому что другие, те, что не грубияны, и не скоты, и не эгоисты, просто не мужчины.

— А кто же они?

— Ну, не знаю… Бабы!

— Странные теории, деточка!

— В этом доме можно набраться всяких теорий.

— Но ты же ничего подобного от дяди не слышала.

— Нет, это мне самой пришло в голову, наблюдала и я мужчин. Дядя не настоящий мужчина, он не такой.

— Значит, он баба, да? Говори же!

— Нет, конечно, нет. Мой дядя, ну, мой дядя… Я никак не могу представить его себе таким… из плоти и крови.

— Как же ты представляешь себе своего дядю?

— Ну, всего только… Не знаю, как сказать… Всего только моим дядей. Как будто сам по себе он и не существует.

— Это ты так думаешь, детка. А я тебе скажу, что твой дядя существует, и очень даже существует!

— Все они скоты, скоты. Вы знаете, что сказал этот негодяй Мартин Рубио бедному дону Эметерио через несколько дней после того, как тот овдовел?

— Не слыхала.

— Так вот. Это случилось во время эпидемии, вы помните. Все были страшно встревожены, вы мне не позволяли несколько дней выходить из дому, заставляли пить кипяченую воду. Все бегали друг от друга; если кого-то встречали в трауре, его сторонились, как зачумленного. Так вот дней через пять или шесть после того, как бедный Эметерио овдовел, ему пришлось выйти — в трауре, разумеется, — и он столкнулся нос к носу с этим мерзавцем Мартином. Тот увидел траур и остановился на порядочном расстоянии, боясь заразиться: «Послушайте, что это значит? У вас несчастье?» — «Да, — ответил ему бедный дон Эметерио, — я недавно потерял жену» — «Примите мои соболезнования! А от чего она умерла?» — «От преждевременных родов», — сказал дон Эметерио. «Ну, это не так уж плохо», — говорит этот негодяй Мартин и только тогда подает ему руку. Вот уж истинный рыцарь! Скотина! Говорю вам, все они скоты и ничего больше.