Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
— И вы, дон Аугусто, и вы?..
— Да, и я, сеньора! Я готов пожертвовать собой ради счастья Эухении, мое счастье заключается в том, чтобы ваша племянница была счастлива!
— Браво! — воскликнул дядюшка. — Браво! Браво! Вот это герой! Вот это анархист, мистический анархист!
— Анархист? — спросил Ayгycтос.
— Да, анархист. Ибо мой анархизм состоит именно в
том, что каждый должен жертвовать собой ради других, что каждый должен быть счастлив, делая счастливыми других, что…
— Однако ты из себя выходишь, Фермин, если тебе подают суп не точно в двенадцать, а с опозданием на десять минут.
— Ну, Эрмелинда, ты же знаешь, я анархист в теории. Я стараюсь достигнуть совершенства, но…
— Счастье тоже существует только в теории! — воскликнул Аугусто сокрушенно и как бы разговаривая сам с собой. — Я решил пожертвовать собой ради счастья Эухении, я задумал героический поступок.
— Какой?
— Вы, кажется, мне говорили, сеньора, что дом, оставленный Эухении ее несчастным отцом…
— Да-да, моим бедным братом.
— …заложен и выплата долга поглощает весь ее заработок?
— Да, сеньор.
— Ну так вот, я знаю, что мне делать! — И он направился к двери.
— Но, дон Аугусто…
…Аугусто чувствует в себе готовность на самые героические решения, на самые великие жертвы. Теперь все узнают, влюблен ли он только головой или всем сердцем, влюблен ли он или только выдумал свою страсть. «Эухения пробудила меня к жизни, к настоящей жизни, и, кому бы она ни принадлежала, я ей обязан навеки. А теперь прощайте!»
И он торжественно удалился. Едва он вышел, как донья Эрмелинда позвала:
— Деточка!
XII
— Сеньорито, — сказала, входя к нему, Лидувина на следующий день, — там принесли белье.
— Белье? Ах, да, пусть войдет!
Вошла девушка с корзинкой выглаженного белья. Они поглядели друг на друга, и бедняжка почувствовала, что ее лицо горит; а ведь никогда такого с нею не случалось в этом доме, куда она уже столько раз приходила. Раньше хозяин, казалось, даже не замечал ее, и это вызывало у нее — уж она-то знала себе цену — беспокойство и да же досаду. Не обращает на нее внимания! Не смотрит на нее так, как смотрят другие мужчины! Не пожирает ее глазами, или, точнее говоря, не облизывает глазами ее глаза, рот, все лицо!
— Что с тобой, Росарио? Ведь тебя, кажется, так зовут?
— Да, это мое имя.
— Так что с тобою?
— Почему вы спрашиваете, сеньор Аугусто?
— Я никогда не видел тебя такой раскрасневшейся. И вообще мне кажется, будто ты изменилась.
— А мне кажется, изменились вы.
— Может быть, может быть… Но подойди ближе.
— Не надо шутить, давайте рассчитаемся!
— Шутить? Ты думаешь, я шучу? — сказал он самым серьезным тоном. — Подойди-ка поближе, чтоб я тебя разглядел,
— Да разве вы не видели меня уже много раз?
— Конечно, видел, но прежде я не понимал, какая ты красавица.
— Не надо, сеньорито, не смейтесь надо мной. — Лицо ее пылало.
— А сегодня — какой цвет лица! И это солнце…
— Перестаньте.
— Подойди сюда. Ты решила, что сеньорито Аугусто сошел с ума, не так ли? Так нет, нет, вовсе нет! Сумасшедшим я был до сих пор — вернее сказать, был глупцом, совершеннейшим глупцом, заблудившимся в тумане, слепым… Совсем недавно у меня открылись глаза. Сама посуди, сколько раз ты приходила сюда и я смотрел на тебя, но тебя не видел. Как будто я не жил, Росарио, как будто не жил… Я был глупцом, глупцом… Но что с тобой, деточка, что с тобой?
Росарио от волнения опустилась на стул и, закрыв лицо руками, расплакалась. Аугусто вскочил, закрыл дверь, вернулся к девушке и, положив руку ей на плечо, сказал самым проникновенным и теплым голосом, очень тихо:
— Что с тобой, деточка, что случилось?
— Вы меня своими разговорами, довели до слез, дон Аугусто.
— Ангел небесный!
— Не говорите мне таких слов, дон Аугусто.
— Как не говорить! Да, я был слеп и глух, жил и как будто не жил, пока не появилась одна женщина, ты понимаешь, другая женщина, она открыла мне глаза, и я увидел мир; главное — я научился видеть вас, женщин.
— А эта женщина… она, наверное, плохая женщина?
— Плохая? Плохая? Знаешь ли ты, что говоришь, Росарио? Знаешь ли ты, что такое «плохая»? Что значит быть плохим? Нет, нет, эта женщина совсем как ты, она ангел; но она меня не любит… не любит… не любит… — На этих словах голос Аугусто прервался и слезы набежали на глаза.
— Бедный дон Аугусто!
— Ты права, Росарио, ты права! Бедный дон Аугусто! Скажи: бедный Аугусто!
— Но, сеньорито…
— Ну скажи: бедный Аугусто!
— Раз вы настаиваете… Бедный Аугусто!
Аугусто сел.
— Поди сюда, — позвал он.
Словно под действием какой-то пружины, словно загипнотизированная, она поднялась, затаив дыхание. Он схватил ее, усадил к себе на колени, крепко прижал к груди и, прильнув щекой к ее щеке, источавшей огонь, разразился словами:
— О Росарио, Росарио! Я не знаю, что со мной происходит, что со мной случилось! Эта женщина — ты назвала ее плохой, хотя не видела ее, — подарив мне зрение, ослепила меня. Прежде я не жил, теперь живу; но теперь, когда я живу, мне стало ясно, что значит умереть. Мне нужна защита против этой женщины, мне нужна защита от ее взгляда. Ты поможешь мне, Росарио, поможешь мне защититься от нее?
Слабое «да!», как вздох, как отклик из другого мира, донеслось до слуха Аугусто.
— Я уже не знаю, Росарио, что со мной происходит, что я говорю, что делаю, что думаю; я уже не знаю, влюблен я или нет в эту женщину, которую ты назвала плохой.
— Да ведь я, дон Аугусто…
— Просто Аугусто.
— Аугусто, я…
— Хорошо, помолчи, не надо. — И он закрыл глаза. — » Не говори ничего, дай мне поговорить с самим собой, только с самим собой. С тех пор, как умерла моя мать, я жил наедине с собой, одним собой, я спал и грезил. И я не знал, что такое грезить вместе, видеть вдвоем один и тот же сон. Спать вместе! Не спать рядом и видеть разные сны, нет, спать вместе и видеть один и тот же сои! А если нам с тобой, Росарио, увидеть вместе один сон?