Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
— Ни в коем случае! — воскликнула донья Эрмелинда и позвонила.
Появилась служанка.
— Скажите сеньорите Эухении, чтобы она зашла к нам.
Затем последовало молчание. Все трое молчали, как заговорщики. Аугусто говорил про себя: «Смогу ли я выдержать? Ведь когда ее глаза заполнят проем двери, я покраснею, как мак, иди побелею, как лилия. Вдруг у меня разорвется сердце?»
Послышался шорох, будто вспорхнула голубка, легкое, отрывистое «ах!», и глаза Эухении на лице, сияющем свежестью жизни, глаза, венчавшие ее тело, которое словно
— Это наш друг, дон Аугусто Перес, он желает познакомиться с тобой.
— Это вы принесли канарейку? — спросила Эухения.
— Да, я, сеньорита, — ответил Аугусто, подходя к ней и протягивая руку. Промелькнула мысль: «Она обожжет меня своей рукой!»
Но ничего такого не случилось. Холодная белая рука, холодная, как снег, и белая, как снег, прикоснулась к его руке. И Аугусто ощутил, как по всему его существу разлился мир.
Эухения присела.
— Этот господин… — начала пианистка.
«Этот господин… этот господин… — подумал мгновенно Аугуст», — этот господин! Называет меня «господин»! Плохой знак!»
— Этот господин, деточка, по счастливой случайности…
— Да, из-за канарейки.
— Пути провидения неисповедимы, — произнес анархист.
— Этот господин, — продолжала тетка, — познакомился с нами по счастливой случайности, и оказалось, что он сын одной дамы, которую я знала и очень уважала, так вот, этот господин стал другом нашего дома и желает познакомиться с тобой, Эухения.
— И выразить вам свое восхищение, — добавил Аугусто.
— Восхищение? — воскликнула Эухения.
— Да, я восхищаюсь вами как пианисткой!
— Ну, к чему это!
— Я знаю, сеньорита, как велика ваша любовь к искусству…
— К искусству? Вы имеете в виду музыку?
— Конечно!
— Ну, так вас обманули, дон Аугусто!
«Дон Аугусто, дон Аугусто! — подумал он. — Дон!.. Какое зловещее предзнаменование в этом слове «дон»! Почти так же плохо, как «господин». И затем сказал вслух:
— Разве вам не нравится музыка?
— Ни капельки, уверяю вас.
«Лидувина права, — подумал Аугусто, — после замужества, если муж будет ее содержать, она даже не дотронется до клавиш». И затем вслух:
— Видите ли, все говорят, что вы отличная учительница…
— Просто я стараюсь как можно лучше выполнять свои обязанности, мне ведь приходится зарабатывать себе на жизнь.
— Кто говорит, что ты должна зарабатывать на жизнь?.. — начал дон Фермин.
— Хорошо, хватит об этом, — перебила тетка, — сеньор Аугусто уже все это знает.
— Все? Что все? — жестко спросила Эухения, делая легкое движение, чтобы подняться,
— Ну, насчет долга.
— Как? — воскликнула племянница, вскочив на ноги. — Что все это значит? Чем вызван ваш визит?
— Я тебе уже говорила, племянница, этот господин желает познакомиться с тобой. И не волнуйся так, пожалуйста.
— Но есть вещи…
— Простите вашу тетушку, сеньорита, — взмолился Аугусто, поднимаясь в свою очередь со стула (одновременно дядя и тетя сделали то же самое), — поверьте, я только хотел познакомиться… Что же касается долга по закладной, вашего самопожертвования и трудолюбия, то я ничего не предпринимал, чтобы узнать от вашей тетушки столь интересные подробности, я…
— Да, вы только принесли сюда канарейку через несколько дней после того, как послали мне письмо.
— Правда, я этого не отрицаю.
— Так вот, сеньор, я отвечу на ваше письмо, когда захочу и когда никто не будет меня к этому принуждать, А сейчас мне лучше уйти.
— Прекрасно, великолепно! — воскликнул дон Фермин. — Вот прямота и свобода! Вот женщина будущего! Таких женщин надо завоевать силой, друг Перес, силой!
— Сеньорита! — умоляюще произнес Аугусто, подходя ближе.
— Вы правы, помиримся, — сказала Эухения и дала ему на прощанье руку, такую же белую и холодную, как раньше — как снег.
Когда она повернулась к нему спиной и ее глаза, источники таинственного духовного света, исчезли, Аугусто почувствовал, что огненная волна снова прошла по его телу; сердце тревожно стучало в груди, а голова, казалось, вот-вот лопнет.
— Вам дурно? — спросил дон Фермин.
— Что за девчонка, Боже мой, что за девчонка! — воскликнула донья Эрмелинда.
— Восхитительна! Великолепна! Героиня! Настоящая женщина! — говорил Аугусто.
— И я так думаю! — добавил дядя. А тетка повторила:
— Простите, дон Аугусто, простите, эта девчонка — настоящая колючка. Кто бы мог подумать!
— Но я в восхищении, сеньора, в восхищении. Твердость и независимость ее характера — я-то ими не обладаю — меня больше всего пленяют. Она, она и только она — та женщина, которая мне нужна.
— Да, сеньор Перес, — провозгласил анархист, —:.Эухения — женщина будущего!
— А я? — спросила донья Эрмелинда.
— Ты? Ты женщина прошлого! Говорю вам, Эухения — женщина будущего. Не зря она слушала меня целыми днями, когда я рассказывал ей про общество грядущего и будущую женщину; не зря я внушал ей освободительные идеи анархизма… только без бомб.
— Я думаю— сказала с досадой тетка, — что она способна и бомбы кидать!
— Пусть даже бомбы… — вставил Аугусто.
— Нет, нет, уж это лишнее! — сказал дядя.
— А какая разница?
— Дон Аугусто! Дон Аугусто!
— Я считаю, — добавила тетка, — что вы не должны отказываться от своих намерений из-за всего случившегося.
— Ни в коем случае! Теперь она мне кажется еще достойней.
— Покорите же ее! Мы на вашей стороне, вы можете приходить сюда, когда вам вздумается, хочет того Эухения или нет.