Турмс бессмертный
Шрифт:
— Будет буря, — сказал я, весь дрожа. — Впрочем, оно и понятно. Это буря, которая клокочет внутри меня, несется на Эрике.
Арсиноя, словно девочка, уличенная в шалости, взяла Танаквиль за руку и взмолилась:
— Прости меня, о целомудреннейшая из женщин, и помоги почистить одежду!
— Пройдем в дом, — предложила Танаквиль.
Она проводила Арсиною в свою спальню, где нас уже ожидала горячая вода и полотенца, так что и я смог умыться. Там, приведя себя в порядок, мы отбросили всякие церемонии и все втроем дружно расхохотались.
Танаквиль, вытирая слезы, катившиеся по ее
— Разве я не говорила тебе, Турмс, что она — распоследняя распутница из всех, кого я знаю? И все же меня до глубины души проняло то, как застонала она в твоих объятиях, — если только она не притворялась, чтобы еще сильнее завлечь тебя в свои сети. Никогда не верь женщине, Турмс. Тело женщины может обманывать так же, как ее глаза и язык.
Слыша это, Арсиноя возразила с умильной улыбкой:
— О Турмс, не верь этой завистливой женщине! Ведь ты и сам почувствовал, как разверзлась под нами гора и содрогнулись земные недра.
Говоря это, она то и дело поглядывала в бронзовое зеркало Танаквиль и ловко умащивала щеки и губы ее маслами и помадами. Только что трепетавшая от страсти в моих объятиях, она напоминала сейчас маленькую девочку, хотя глаза ее все еще сияли от недавно пережитого наслаждения.
— Твое лицо стало другим, Арсиноя, — сказал я. — Но, по-моему, это и есть твое настоящее лицо. Не прячь его больше.
Она кивнула и распустила волосы, которые рассыпались по ее обнаженным плечам. Волосы отливали золотом и были пышными, как морская пена. Какое-то время она пристально смотрела на себя в зеркало и морщила нос. На ее красивом лице отражалась каждая мысль. Ревнуя к зеркалу, я опустил руку на голое плечо Арсинои и хотел повернуть ее лицом к себе, но жрица положила зеркало на стол и прикрыла лицо руками.
— Во имя богини! — воскликнула Танаквиль, не скрывая своего удивления. — Клянусь, она краснеет, стоит только тебе к ней прикоснуться! Неужто вы и впрямь полюбили друг друга? Нет, не думаю. Однако теперь я понимаю, отчего ты, Турмс, бродил по дому, то и дело загадочно улыбаясь. Богиня в Эриксе околдовала тебя.
— Танаквиль, — попросил я, — может быть, ты сходишь и принесешь какую-нибудь еду и вино, как ты и обещала? Все равно я сейчас плохо понимаю тебя.
Она закивала головой, как клюющая зерно курица, засмеялась своим собственным мыслям и сказала:
— Задвинь по крайней мере щеколду на двери, чтобы я знала, что надо постучать, когда вернусь.
Едва она ушла, мы с Арсиноей обменялись долгим взглядом. Жрица побледнела, зрачки ее расширились, а глаза стали похожи на темные звезды. Я протянул к ней руки, но она в ответ только замахала руками и прошептала:
— Не подходи!
Однако страсть закипела во мне, и я решил не обращать внимания на ее сопротивление. Наоборот, чувствуя его, я заранее знал, что она непременно покорится моей воле, и это усиливало мое наслаждение до бесконечности. Западный шторм на улице усиливался, и ветер так хлопал ставнями, как будто хотел ворваться сюда! Крыша трещала, а через щели в двери страшно дуло. Духи ветра, торжествуя, метались вокруг нас, и мы чувствовали себя так, как будто раскачивались на туче в самом сердце бури.
Когда мы наконец, обессилев, откинулись на подушки, Арсиноя прижалась щекой к моему плечу и сказала:
— Так прекрасно и так пугающе меня не любил еще ни один мужчина!
— Арсиноя, — проговорил я, — какая же ты загадочная и… непорочная! И сколько бы раз я ни дотрагивался до тебя, ты всегда останешься для меня такой же.
Ветер громко завывал за окном и тряс раму. С улицы доносились крики о помощи, плач детей, мычание скота. Мы смотрели друг на друга, и я не выпускал ее рук из своих.
Она сказала:
— Я чувствую себя так, будто выпила яд. Черные тени мелькают у меня перед глазами, а ноги и руки очень замерзли. Когда ты на меня смотришь, мне кажется, что я вот-вот умру.
— Арсиноя, — ответил я, — раньше я никогда не боялся будущего. С интересом и нетерпением спешил я ему навстречу. Но теперь мне страшно, и боюсь я не за себя, а за тебя.
Арсиноя же прошептала:
— Богиня живет во мне и является частью моего существа, а иначе ничего подобного со мной бы не случилось. Я внимательно прислушиваюсь к себе, ощущаю, как горячие волны лижут мое тело, и испытываю такое блаженство, которое могут познать только бессмертные. Богиня обязательно будет охранять нас. А если нет, то я перестану в нее верить…
Тут раздался стук в дверь. Когда я отодвинул щеколду, в комнату вошла Танаквиль с небольшим бурдюком вина под мышкой и двумя кубками в руке.
— Беспечные, вы не боитесь даже неистовства бури? — спросила она. — Ветер сорвал крыши с домов, кое-где рухнули стены, многие получили увечья. Посейдон стал сотрясать гору, и море со страху разбушевалось. Не знаю, как вы, а я непременно должна выпить вина, чтобы набраться смелости.
Она подняла бурдючок и направила струю вина прямо себе в рот, а когда утолила жажду, то наполнила кубки и подала их нам со словами:
— Мой герой Дориэй замотал голову полотенцем и трясется от страха, жалуясь, что земля уходит у него из-под ног. Врач Микон держится за виски и уверяет, что оказался в стране теней. На улице и вправду темно, как ночью; никогда прежде здесь не было такого сильного весеннего шторма, хотя погода в Эриксе в это время года всегда изменчива. А вы, знай себе, шепчетесь и целуетесь друг с другом, как будто вы пьяны даже без вина!
Я не мог сдержать радости, которая охватила меня, и смотрел то на встревоженную Танаквиль, то на Арсиною, которая сидела с покорно опущенной головой. И вдруг какая-то сила подхватила меня и закружила в бешеном танце. Я танцевал перед двумя этими женщинами танец бури, притопывая и воздевая руки к небу, как если бы желал достать до туч. Потом я внезапно замер, прислушался и громко воскликнул:
— Уймись буря, утихни ветер, вы мне больше не нужны!
Не прошло и минуты, как ветер перестал врываться в комнату через щели в дверях, гром громыхнул последний раз и затих, и вокруг посветлело. Буря послушалась меня!
Я успокоился и огляделся по сторонам. Рассудок говорил мне, что это не может быть правдой. Просто у меня было предчувствие, что буря утихает, вот такие слова и сорвались с моих губ. Но Танаквиль смотрела на меня широко раскрытыми сердитыми глазами и спрашивала:
— Ты ли это, Турмс, или это усмиритель бурь одолжил на время твое тело?