Тут и там. Русские инородные сказки - 8
Шрифт:
А лучшие врачи мира — не могут. Нет, разделят они ложе с кем-нибудь — и будет так же, бесхитростно и слепо. Несложное дело. Но сами, разумом, знаниями, умениями, — нет. Убить — легче легкого, оттого и строжайший воспрещающий обет на них лежит. Никогда не убивал Бенда — но не может не знать, как это. Не бывает медицины — без. Удержать жизнь — чем больше знаешь и умеешь ты, тем больше жизней удержишь. Но никогда — все. И великий Зиявуш от родных, что с нетерпением и надеждой отчаянной слов мастера ждут, голову отворачивал в стыде. И учитель Зиявуша. И все врачи во все времена. Никому не миновать.
Ворочается в солнечном сплетении Бенды глухая обида. Душно Бенде. В
Возле водяной чаши девочка играет — что-то лепит из влажной земли. Лечил ее Бенда от лихорадки, потому вспомнил, как зовут: Арнавак она, из дома напротив. Далеко ей до возраста крови, лет шесть или восемь еще, потому бегает пока где хочет, и голова ее не покрыта.
Подошел Бенда, присмотрелся. Несколько фигурок — вроде как двое людей, вроде как собака или лошадь еще. Арнавак напевает невнятно, лепит тщательно, но расплывается мокрый песок под пальцами. Не успевает закончить человечка — а его ноги уже снова надо подправлять. Но не унывает Арнавак: что рассыпалось — по-другому слепит. И песенка самодельная, ни в склад, ни в лад, за историей этой расплывающейся ведется: как поехали куда-то двое, рыбу наловили, а потом одного из них птица Рух унесла… и общем, понятно, из какой сказки, только тут не от записанного в книге идет, а от высыпающегося из героев этой нескладушки песка.
Долго смотрел на игру Бенда, потом спросил:
— Зачем ты это делаешь?
Вздрогнула Арнавак, смутилась и испугалась. Ведь не приглашали ее в сад лекаря — а ну как погонит сейчас хозяин? Вдруг что не то сделала и ругать сейчас будут? Услышала бы — сама бы убежала, но заигралась.
— Не буду больше, — тихо говорит. — Простите…
Махнул Бенда рукой:
— Да не к тому я. Можешь дальше лепить. Зачем тебе это? Зачем тебе фигурки эти нужны?
Еще больше Арнавак растерялась. Никогда ее об этом не спрашивали. Ну потому что играется, хочется, интересно — как это объяснить? Но ведь не просто взрослый спрашивает — лекарь, важный человек, перед которым и отец Арнавак кланяется низко и говорит тише.
Вдохнула глубоко Арнавак, вспомнила, как бабушка сказку рассказывала, и начала так же — что запомнила. Что не ладилось — просто пропускала.
Слушал Бенда внимательно, не перебивал — словно историю болезни.
Поняла Арнавак, что не выходит — чтобы понятно. Сбилась совсем, еще больше смутилась. Замолчала. Вроде такая большая и хорошая сказка была — а расползлась, как мокрая земля под пальцами.
— Хорошо, — сказал Бенда. — Вот смотри. Есть сказка — верно? Тебе ее рассказали, ты запомнила. А фигурки вот эти земляные — тебе зачем?
И смотрит глазами светлыми, нездешними.
Отводит взгляд в сторону Арнавак. Как отвечать-то?
— Чтоб они живыми были…
— Но ведь не живые они? Это просто фигурки из песка. Они же сами не ходят, не дышат, не думают…
Пожимает плечами Арнавак виновато:
— Когда я в них играю, они живые…
Сдержался Бенда, промолчал. В дом вернулся. Грустно думать, что, сколько бы лет ни прошло, а все равно ты не умней маленькой замарашки, что возится в грязи.
На следующий день предупредил Бенда, что уезжает, и, может статься, надолго. Помощника вместо себя оставил. Предупредил, чтобы детей из сада не гонял. Чтоб книги берег — и предупреждать не надо. Немногое с собой взял. Сел на любимого пегого мула. В столицу направился. К учителю.
Доброе дело дорога. Пыль, присыпая тебя, как только что написанную страницу, вытягивает непокой. Мул идет вперед, раздвигая простор, словно купальщик воду. Любит Бенда этого мула, сам
Вовремя добрался, как чувствовал. Заболел старый Зиявуш, ослабел нехорошо, глаза погасли. Сразу как приехал — за работу Бенда взялся. Вспомнил все — и чему выучили, и до чего сам дошел, и чего не знал никогда. Новые ученики да помощники к концу дня уже на ходу засыпали — загонял их Бенда с поручениями. Четыре дня и три ночи сражался — вытянул. И долго выхаживал потом, пока в силу не вошел Зиявуш. Медленно старое тело жизнь вбирает, отпускает слишком легко.
Помнит Бенда, что врач тогда побеждает, когда больной на стороне врача — против болезни. Примет сторону болезни — беда. А слабый может и не заметить этого. Много говорил Бенда, на голос свой выводил больного, словно рыбак — крупную, мощную рыбу суген. Аккуратен рыбак. Не сорвется.
Лишь когда переломилась зима и расцвело даже то, что из одних колючек состоит, уехал Бенда от учителя. Выздоровел Зиявуш. Будет жить еще. Хорошо закален этот меч, ржавчина очень не враз возьмет.
Только вот не получил Бенда ответа.
К горам направился. В гости к ведьме неведомой — авось не прогонит незваного.
Пока ехал, думал — кого увидит? Рисовались видения то ли темнокожей выбеленно-седой карги с высохшими, почти птичьими пальцами, то ли девушки такой красоты, что только обманом быть может, мороком смертным. И на краю губ — невидимый ответ дразнился.
Доехал до гор, гневных морщин старой земли. Ну что же — и там люди живут: виноград выращивают, пчел держат, овец и коз пасут. Спросил про ведьму — рассказали да проводили без осторожности.
Не красавица, чтобы голову потерять, не уродина ветхая, чтобы детей пугать. Сначала не разобрать-понять, то ли двадцать пять ей весен, то ли тридцать пять, а может, и сорок. Полное рябоватое лицо, узкие черные глаза, волосы убраны под платок вроде сарбанда, да меньше размером. Крепкие ноги на земле стоят, крепкие руки тяжелый глиняный кувшин держат: льет молоко, чтобы сыр делать.
Поклонился Бенда, назвался. Удивленно приподняла густые брови Фаренга, но в дом пригласила — сама, как хозяйка и мать сыновей. Сосуды с вином, ледяной водой и дугом на стол поставила, горную дыню разрезала, свежих лепешек положила и связку чурчхел. Не скоро беседу закончили и порешили так: поработает Бенда помощником у Фаренги, сколько сам захочет, не возьмет Фаренга платы иначе как вопросами, если же Бенда отвечать откажется, тут и договору разрыв. А жить Бенда может на мужской половине дома — есть там свободная комната: по обычаю, если сын погибает, в комнате его родственники не селятся, а путника пригласить не запретно. Младшие сыновья матери не возразили.
Пять лет в горах прожил Бенда. Многое из того, чему в столице не учили, узнал. Различными дымами лечить смог, о целебных травах записей на книгу набралось, к полупрозрачным обсидиановым ножам рука привыкла поболе, чем раньше к бронзовым. Много видел того, что чудесами счесть можно, — но расчислил их и познал.
Да к разгадке не приблизился.
На исходе весны поблагодарил Бенда Фаренгу за науку и терпение, из арчи вырезал на прощание оберег дому — птичий, крылатый, радостный. Проводила его ведьма как родича, сушеного мяса и густого меда в дорогу дала, а еще зерен-жемчужин молочных, что старость и слабость отодвигают.