Тварь внутри тебя
Шрифт:
Несколькими мгновениями раньше он попытался создать дверь Мёбиуса, самую большую, какую только мог, прямо здесь, возле Врат — при удачном исходе она взорвалась бы, всосала в себя вампиров и их тварей и зашвырнула всех их в бесконечность.
Но числа не появлялись, экран его мозгового компьютера оставался девственно чистым. Все это выглядело, как если бы его умение умерло вместе с волком, его сыном, словно стерли записи с грифельной доски. И именно сейчас, в конце своей непостижимой жизни, Гарри наконец ощутил на плечах тяжесть всех утрат и пережитых трагедий. Он снова стал простым человеком, а вампир, сидящий в нем, был настолько ничтожным, что уже не мог спастись бегством из его горящего тела.
— Сойди с креста, некроскоп, — глумился Шайтис. — Хочешь, я оставлю тебе кусочек этой сучки?
Языки пламени плясали все выше, повалили клубы черного дыма. Шайтан обошел бойца Шайтиса, мешавшего ему подойти, и встал неподалеку, наблюдая за происходящим вокруг. И несмотря на то, что его облик не имел ничего общего с человеческим, было нечто в его осанке, в его взгляде из-под темного капюшона, говорившее о его почти человеческом восприятии, о его сомнениях в правильности происходящего. Как будто все это он уже видел и теперь ожидал какой-то ужасной развязки.
Нижняя часть туловища Гарри горела в пламени костра. Ему хотелось заснуть и навсегда забыться, избавиться от страдания живой плоти. И тут, когда он, казалось бы, должен был потерять сознание от боли, Гарри вдруг ощутил, что боль потоком низринулась из его тела наружу, повернула вспять. И он понял, что все это не было следствием его умения, умения Вамфира. Его тело горело, но боль уже не принадлежала ему. Некое множество поглотило ее, все мертвые Темной стороны, которые хотели, хотя бы теперь поддержать его.
— Нет, — попытался он сказать им, трогам и Странникам. — Не мешайте мне умирать! — но он потерял дар мертворечи.
— Где же теперь твоя сила? — рассмеялся Шайтис. — Если ты так силен, то освободи себя. Позови мертвых. Обрушь на мою голову проклятия Слов Власти, некроскоп. Ха-ха-ха! Твои слова, как и сами мертвецы, — это прах!
Гарри откуда-то нашел в себе силы, чтобы ответить:
— Изыди, Шайтис. Один твой вид причиняет мне больше страдания, чем огонь. Это пламя благословенно; оно скрывает тебя от моих глаз!
— Хватит! — прорычал Шайтис и навис над Карен, роняя пену изо рта. — Еще один, последний поцелуй, и она умрет, ты умрешь вместе с ней!
Шайтис навалился на нее, его челюсти распахнулись; казалось, они расплющат ее голову.
Ее алые глаза широко открылись. Наверное, в эту секунду она распахнула и свой разум, и Шайтис прочел свой приговор. Он хотел отпрянуть от нее. Но ее руки и ноги сомкнулись над ним, и их метаморфическая плоть сплавилась в одно целое. Карен выдернула раздвоенным языком чеку гранаты, спрятанной в ее горле Обитателем, и утопила лицо в распахнутой пасти своего мучителя!
Шайтис попытался вырваться из ее смертоносного объятия... но было слишком поздно!
— Прощай, Гарри, — сказала она.
И мрак Темной стороны озарился одинокой вспышкой, а за нею последовал взрыв, лишь чуть-чуть приглушенный плотью и костями, которые превратились в алое с серым месиво!
Когда красные брызги упали на землю и их обезглавленные, изувеченные тела разъединились. Шайтан подполз к ним. Карен его не интересовала. Он погрузил щупальце с клешнями в окровавленный обрубок шеи своего потомка и вытянул наружу обезглавленную, извивающуюся пиявку (вампира Шайтиса), швырнул ее прямо в пламя костра — и засмеялся! Теперь у Шайтиса не было ни тела, ни мозга. И у Шайтана тоже не было тела. Во всяком случае, такого тела, какое ему хотелось бы иметь. Пока еще не было!
— Дурак, — сказал он пустой оболочке. — Может, снова натравишь на меня своего бойца? Мы были с тобой одной крови, ты и я, но моя власть над конструктами куда сильней твоей. Целых три тысячи лет слушал я стоны и проклятия Керла Люгоца, спящего в своей ледовой ловушке. Неужели ты думал, что я не заметил, что он вдруг затих? Он проклинал меня, но он был трус. Неужели ты думаешь, что можно было бы натравить на меня этого бойца, этого конструкта, зарядив его ненавистью и чувствами, украденными у Керла? Старый Керл! У него давно уже не было чувств. А что касается “ненависти” этого труса...
Он обернулся и метнул мысленный дротик в бойца Шайтиса, тот замяукал и попятился назад.
— Ты даже не знаешь смысл этого слова! Ненависть! Вот тебя я ненавидел. Если бы не мои планы, я убил бы тебя уже сто раз! Хотя и не так прекрасно, как это сделала Карен.
Он подполз к Шайтису, поднял его безжизненное тело и прижал его к себе. Черная, сморщенная плоть Шайтана начала трещать по всей своей длине, словно скорлупа ореха, лопающаяся под натиском спелого ядра. И под оболочкой старого тела ждало маленькое, гибкое подобие Шайтана — его вампир. Оно ждало уже тысячи лет.
Но планам Шайтана соединиться с плотью от своей плоти, с телом Шайтиса и таким образом обновиться, не дано было стать явью.
Им не дано было осуществиться потому, что оба Гарри — старший и младший — отправили свой предсмертный зов не только на Темную сторону, на Землю и во все остальные миры за пределами Врат, но и в пространства между ними. Их муки почувствовало бесчисленное множество мертвых, а их предупреждения были услышаны и Другими, теми, которые не были мертвы и никогда не могли стать мертвыми.
В одно и то же мгновение и Шайтан, и некроскоп почувствовали, что им наконец-то дарована Великая Правда. Гарри понял, а Шайтан... он наконец вспомнил!
— А-а-а-а-а-а! — зарыдал Падший, сраженный обретенной памятью. И, пока его вампир трепыхался пытаясь освободиться от старой оболочки и войти в Шайтиса, Шайтан посмотрел на Гарри Кифа, на его лицо, обрамленное пламенем, и вспомнил, где он видел его прежде!
И еще он увидел... что-то сверкнуло серебром в белом сиянии Врат, потом засверкало еще ярче. Он узрел, как солнце ядерного взрыва вспыхнуло над Темной стороной, соперничая с самим восходящим солнцем. И в промежутке между появлением ракеты и взрывом ее боеголовки Шайтан увидел то, что заставило бы издать тяжелый вздох это Первородное Зло... но только вздохнуть Шайтан не успел. Его уже не было. А увидел он крест, и тот был пуст. Серебряные копья света пронзили его, и он распался на атомы.