Твербуль, или Логово вымысла

Есин Сергей Николаевич

В этот ранний час машин, с охранниками и без, у подъезда не видно. Ни милиция, ни агенты тайных служб никого не охраняли. Улица была пустынна. Только мощный грузовик из тех, что собирают по городу отбросы, вытряхивал в свое нутро всякую дрянь из мусорных контейнеров. Два здоровенных чубатых хлопца, видимо украинцы, ловко подкатывали железные ящики, цепляли за их кромку специальные манипуляторы, и через несколько секунд, уже где-то на уровне второго этажа, машина нескромно, без утайки пересыпала из одной утробы в другую все, что осталось от дневного потребления жильцов. Как же много мусора оставляет после себя человек!

Разглядывая пустынную утром улицу, редкие машины, мусорные баки, Саня подумал, как быстро заканчивается известность у людей, подобных этому мастеру разговорного жанра. Где они сейчас, прежние "титаны" политики, бесследно исчезнувшие из нее? Куда делись Поповы, Станкевичи, Черниченки с их былой славой и

популярностью? Почему они больше не занимают эфирное время, не учат нас, как нам жить? Ну, допустим, с деньгами у этих господ и в отставке веселее, чем у большинства в стране. Им не приходится, как ему, пилить антицеллюлитный или общий массаж старым и молодым бабам. Но у него все же амбиции круче. Еще посмотрим, о ком через тридцать лет будет писать энциклопедия! Этого мастера устного обмана забудут намертво, и подавись ты со своими деньгами, бывший преподаватель школы КГБ. Да-да, Саня слышал, что этот самый комментатор до оккупации телевизионного ящика преподавал при советской власти где-то в спецшколе. Во дают, а? Вот это прозревают, вот это меняют взгляды и убеждения, будто перчатки... резиновые хирург! Выходит, не так уж грустно на этом свете, господа? Однако это только кажется, что все простится: "но есть, есть Божий суд, наперсники разврата..." И Саня поймал себя на том, что начал невольно думать цитатами.

Перед тем как свернуть направо, к институту, он решил хотя бы одно мгновенье постоять на перекрестке. Расправить плечи, вздохнуть, помечтать о будущей славе! А кто в Лите о ней не мечтает? Здесь, на маленьком перекрестке, все вызывало размышления и воспоминания. А чем писатель живет? Постоянно фантазирует, вспоминает. Этим, как говорится, кормится. Писатель должен цепко держаться за услышанное, уметь все пережить и запомнить. По-настоящему не пережито, что не толкнуло твоего сердца. Такое не запомнится, не станет кирпичиком для новой реальности, создаваемой тобой. А что придумал и пережил, может со временем пригодиться. Саня всегда, как его учили профессора, что-то придумывает и собирает, по собственному выражению, "в копилку". Вот и опять что-то замерещилось. Саня представил себя работающим на только что увиденном мощном мусоросборнике. Двигая рычагами манипулятора, он поднимает контейнер, полный пищевых отходов, строительного и бытового мусора. Здесь накопившиеся за сутки пивные и водочные бутылки, гигиенические прокладки, целомудренно упрятанные в полиэтиленовые пакеты, старые ботинки, банки из-под китайской лапши, кости от холодца, рекламные листовки и непрочитанные бесплатные газеты. Саня поднимает контейнер повыше, и все это махом вываливает в одно из окон дома. Здоровые, как бугаи, украинцы жмут ему руку. Теперь не булыжник оружие пролетариата, а мусоросборочная машина.

Но разве ради этой мелкой фантазии остановился Саня на углу? Его взгляд прорезывает пространство дальше. Впереди, почти по прямой, в Трехпрудном переулке в старом, еще дореволюционном, доме живет институтская же немолодая профессорша Наталья Александровна Бонк. Вот у кого слава так слава. Даже без энциклопедии. Ее знают все, кто когда-либо - тридцать, сорок, двадцать или десять лет назад - открывал учебник английского языка. Любая учительница всегда предупреждает учеников: "Пожалуйста, достаньте учебник Бонк!" Лет сорок назад написала дама это пособие, так вся страна его и знает, как словари Ожегова и Ушакова! В науке, как и в литературе, все решает не количество, а качество. Профессорше до дома минут пятнадцать ходьбы; один раз весною, когда на дворе стояла отвратительная, с дождем, гололедица, Саня провожал туда старушку. Под ручку держал и зонтик над ней распространил. Про Наталью Александровну ходит такое смешное присловье: Бонк, дескать, английский язык сама выдумала, чтобы его преподавать. Как ее сумели переманить в Лит? Раньше она дипломатам английский втолковывала.

И тут же Саня вспомнил еще один рассказ, из услышанных в Лите. Но, чтобы стать со-очевидцем, ему нужно мысленно переместиться в пространстве. Чуть левее, к Патриаршим прудам. Вот он, знаменитый пруд, держащий на мерцающей поверхности старое серебро облаков. Что за занятные домики глядятся в это волшебное зеркало? Ну, конечно, те самые, над которыми и сейчас пылает закат, разожженный Михаилом Афанасьевичем Булгаковым. Все помнят. Это потом пристроили тихий особнячок с колонами на выезде у Садового кольца. Думали, что построили дом для генералов и маршалов, героев Отечественной войны, а оказалось - объект для киносъемок: домик с колонами так часто снимают в кино. Сравнительно новый дом и за спиной "булгаковской скамейки", где писатель организовал встречу Берлиоза и Бездомного с Воландом. В этом здании солидной постройки проживает бывший ректор Литинститута и, опять же бывший, министр культуры Евгений Юрьевич Сидоров. Легендарная личность, первый министр культуры новой России. А может быть, Литинститут по своему волшебству вообще связан с этим магическим местом? Все не случайно. Сидоров каждый день мог сидеть на заветной скамейке.

Любой роман состоит из деталей. Перед глазами Сани уже прошли два бывших ректора. Можно ли в романе мешать выдуманное с реальным? Собственные фантазии с подлинными людьми и их рассказами? А если можно, значит, назовем и ректора, ушедшего недавно в отставку по возрасту. Хотя ректоры, как маршалы, в отставку не уходят. У тысячи выпускников в дипломах его фамилия и роспись, и кому-то мнится: отставка? такого не бывает! Тем более что престарелый этот ректор не отжат еще преемниками от науки и поныне преподает в Лите на кафедре творчества.

Писатель должен любить стариков. За их негибкими спинами всегда какие-то удивительные истории - а чего, как не истории, пишет писатель? Конечно, их старые руки в пигментных пятнах. Когда они раздеваются в бане и с них, подобно капустным листьям, опадают рубашки, брюки и т.д., видишь отвислые животы и тонкие ноги. А их брыли на шеях, которые они скрывают галстуками! Шеи динозавров! Однако Саня уже догадался: это только кажется, что у молодежи вся жизнь впереди. Но сколько впереди лет этой жизни и какая она будет, никто не знает. Чего там еще придумают для развлечения человечества разные Буши? Разве не бродит по планете птичий грипп, придуманный прессой, СПИД, сконструированный и выпущенный на свободу, как говорят, где-то в биологических лабораториях? Мнимые и явные опасности подстерегают на каждом шагу и молодого и старого человека. Но старый, он почти все свое отшагал. Что еще примерещится отважному ученому люду для усовершенствования планеты? И разве почти любое усовершенствование не идет человечеству во вред? А у стариков все уже состоялось, хотя бы длинная жизнь, которая для молодого может закончиться в одночасье, на переходе через улицу или в полете домой с сочинского лучезарного отдыха. У стариков уже состоялась любовь, случилась история, они прошли через предательства, политические разочарования, крушение иллюзий. Им есть что рассказать молодому писателю. Только надо уметь слушать и подворовывать. Чужой пережитый опыт - это уже твой. Еще несколько лет - и у опыта, кроме тебя, уже нет наследника!

К Патриаршим прудам Саня мысленно прилетел опять-таки не случайно. Как иногда сближаются явления и литература высовывает свое ухо из кочана капусты! Не так уж седа и немощна история. Это только нам кажется, что Николай Второй, Лев Толстой, Ленин, Троцкий, Сталин, монархизм, капитализм, социализм сверкают где-то на далеких полюсах времени. Всё на самом деле рядом, сцеплено, как вагоны состава, стоит только сделать шаг через гремящий шаткий переход, с опаской глядя на стремительно мелькающие внизу шпалы.

Так вот, один из бывших ректоров - какой из трех упомянутых, догадайтесь сами - рассказывал на семинаре, что в детстве, уже после войны, катался, как на карусели, на том самом легендарном турникете, возле которого Аннушка жахнула бутылку с подсолнечным маслом. Каково! Но что же тогда получается? Есть непосредственный очевидец жизненной правды, превратившейся в литературную деталь. Нам дано воочию увидеть, как некий факт жизни, ее простенькая реалия превратилась, буквально на наших глазах, в миф.

Сегодня этой реальности уже нет, давно разобрали турникет, а миф, пережив время, все укрупняется. А ходил ли тогда там трамвай, - спросил у бывшего ректора семинарский Фома-неверующий. И удивительно, что со всеми подробностями, будто это было вчера, ректор описал и мощенное светлым булыжником скругление на повороте рельсов и даже уверял, что помнил загорающееся на выходе с бульвара объявление, описанное Булгаковым. Хорошо. Для Сани вполне объясним волшебный переход жизненной правды, чуть подправленной писательской фантазией, в образы литературы. Но как, оказывается, быстро всё происходит и как все рядом. Академической дистанции просто не существует. Бывший ректор помнил не только турникет, но и объявление по радио о начале войны, потому что, услышав его, одна из родственниц уронила на кухне кастрюлю с борщом. Таких деталей не придумаешь, значит, говорит правду, решили семинаристы. Так же живо бывший ректор помнил похороны Сталина, не по кино, а в реальности: запечатлелись в глазах пухлые сталинские руки в гробу. Для Сани же Сталин так же далеко, как Иван Грозный, как Николай Второй. Для него социализм и царизм в эпоху империализма, как выражаются в учебниках, это другая эра, несосчитанные годы. Но если Сталина видел Санин современник-ректор, значит он жил уже в двух эпохах - при социализме и том капитализме. А его родственники, деды и бабки, рассказывали мальчику про жизнь при царе и кто-нибудь из них царя мог даже видеть. Следовательно, в одном человеке соединилось живое, чувственное восприятие полутора веков, а уж одного-то точно. Вот где роман! Вот про что написать бы книгу, думал Саня, стоя на перекрестке и побаиваясь пустить свое воображение дальше.