Твердая рука
Шрифт:
— Да не левое запястье, дурак ты этакий, — с досадой произнес Тревор Динсгейт. — Оно само отскочит. Пошевели своими чертовыми извилинами. Привяжи повыше, над локтем.
Подручный последовал его указаниям, крепко затянул узел и небрежно приподнял тяжелый металлический брус. Он подтащил брус поближе, очевидно, предположив, что, если мне удастся освободиться и я сразу наброшусь на него, будет чем отбиваться.
Железный лом... Внезапно меня осенило, и в голове зашевелились мерзкие мысли. Был тут и еще один негодяй, знавший, как меня можно больнее всего ударить. Он и прежде
— Вам не нравится, мистер Холли, я не ошибся? — проговорил Тревор Динсгейт.
Я повернул голову и взглянул на него. Его лицо засияло от удовольствия, да и в голосе прозвучала откровенная радость и, кажется, облегчение.
Я вновь промолчал:
— Вы вспотели, — заметил он и отдал новый приказ своим подручным. Развяжите ему веревку на груди. Только поаккуратнее, и подержите веревки на руках.
0ни распутали узел и сняли веревку с моей груди. Но возможностей для побега это не прибавило, и я не почувствовал себя свободнее. Они страшно преувеличивали мою способность к сопротивлению.
— Ложитесь, — сказал он мне, и, поскольку я подчинился отнюдь не сразу, Тревор Динсгейт повернулся к подручным и скомандовал:
— Столкните его вниз.
Так или иначе мне пришлось лечь на спину.
— Я не хочу вас убивать, — проговорил он. — Я мог бы вышвырнуть куда-нибудь ваш труп, но в таком случае возникнет слишком много вопросов. Я не стану рисковать. Но если я не убью вас, то должен заставить замолчать. Раз и навсегда.
Я был готов, что они меня прикончат, и не понимал, как еще он сможет вывести меня из игры. Я рассуждал попросту глупо.
— Разведите его руки в стороны, — сказал он. На меня всей тяжестью навалился какой-то здоровенный тип и взял за левую руку. Я повернул голову, стараясь удержаться от стонов и слез.
— Да не эту, болван, — прикрикнул на него Тревор Динсгейт. — Другую.
Правую. Отведи ее в сторону.
Подручный, стоявший справа, схватил веревку и потянул ее так, что моя рука дернулась и отодвинулась от тела.
Тревор Динсгейт подошел ко мне и опустил ружье. Черное дуло оказалось направленным прямо в мою правую руку. Потом он осторожно опустил ствол еще на дюйм. Я почувствовал холод и тяжесть железа всеми костями, нервами и сухожилиями.
Щелкнул затвор. Один выстрел из ружья двенадцатого калибра превратит мою руку в кровавое месиво.
От страха у меня на лбу выступил холодный пот.
Что бы там ни говорили, я не раз испытывал настоящий страх. Не страх перед какой-либо лошадью или перед скачками, не страх упасть и разбиться и даже не страх обычной боли. Нет, я боялся унижения, отверженности, беспомощности, неудачи и тому подобного.
Но весь пережитый в прошлом страх не шел ни в какое сравнение с нечеловеческим, безумным напряжением этой минуты. Оно легко могло разорвать меня на части, утопить с головой, затянуть в трясину ужаса, погубить истерзанную стонами отчаяния душу. Я собрался с силами и, ни на что не надеясь, постарался этого не показывать.
Он неподвижно стоял и следил за мной. Секунды показались мне бесконечными.
Никто не проронил ни слова. Я ждал и готовился к худшему.
Потом он глубоко вздохнул и произнес:
— Как видите, я мог бы прострелить вам руку. Работа нехитрая. Но, наверное, я этого не сделаю.
Не сегодня.
Он немного помолчал и осведомился:
— Вы меня слушаете?
Я чуть заметно кивнул. В глазах у меня двоились и троились ружейные дула.
Он заговорил спокойнее, серьезнее, тщательно взвешивая каждое слово.
— Обещайте мне, что отцепитесь и прекратите совать нос в мои дела. Что вы больше не встанете на моем пути. Завтра утром вы вылетите во Францию и пробудете там до скачек в Гинеях. После этого можете делать все, что угодно. Но если вы нарушите обещание, то я вас отыщу, а от вашей правой руки и обрубка не останется. Уж поверьте, я знаю, что говорю. Рано или поздно, но я свое слово сдержу. Вы от меня никуда не скроетесь. Поняли?
Я снова кивнул. Я чувствовал ружье, словно оно было раскаленным. Не дай ему это сделать, Боже, взмолился я. Не дай ему это сделать.
— Обещайте мне. Скажите. Я сглотнул. В горле запершило. Смогу ли я выговорить хоть одно слово? Я сипло произнес:
— Обещаю.
— Что вы от меня отцепитесь?
— Да.
— Что вы больше не будете меня преследовать?
— Нет, не буду.
— Что вы вылетите во Францию и останетесь там до скачек в Гинеях?
— Да.
Он замолчал. Очередная пауза тянулась, как мне представлялось, сотню лет.
Я оперся на здоровое запястье, приподнялся и поглядел на его идеально вычищенные ботинки.
Наконец он убрал от меня ружье. Разрядил его. Вынул патроны. Я опять ощутил дурноту.
Динсгейт присел на корточки, расправив отглаженные брюки, и пристально всмотрелся в мое застывшее лицо и ничего не выражавшие глаза. Я почувствовал, как по моей щеке скатились капельки пота. Он с мрачным удовлетворением кивнул.
— Я знал, что вы этого не выдержите. Да и никто бы не смог. Мне незачем вас убивать.
Он вновь поднялся и выпрямился, словно стряхнул с себя тяжелый груз. Потом сунул руки в карманы и начал что-то искать.
— Вот ваши ключи. Ваш паспорт. Чековая книжка и кредитные карточки. — Он швырнул их на сноп соломы и приказал подручным:
— Развяжите его и отвезите в аэропорт. В Хитроу.
Глава 8
Я вылетел в Париж и остановился в отеле аэропорта. Там я и провел все время. У меня не хватало ни сил, ни желания искать себе другое пристанище. Я просидел в номере пять дней и с утра до вечера глядел в окно, наблюдая за прилетающими и улетающими самолетами.