Тверской гость
Шрифт:
Рябов обалдело открыл рот.
– Стой-ка, господи! Афанасий?.. Не, быть не может... ты?
– Узнал!
– все еще не отпуская плеч Рябова, взволнованно выговорил Никитин.
– Узнал! Значит, похож я еще на себя. Ну, поцелуемся, что ли, на встречу-то? Эх ты, старый лапоть.
Они долго тискали друг друга, хлопали по спинам, облобызались.
Молоденькая генуэзка фыркнула, глядя с балкона на двух странных людей обнимающихся москвича и перса. Никитин погрозил ей пальцем, потом опять ликующими глазами уставился на Матвея.
– Ну... Жив?.. Как там, на Руси?
– Да ты-то откуда?
– Погодь... А кто еще тут?
– Тверских нет.
– Жаль... Слышь, верно, наши Казань взяли?
– Ага... Чего ты вырядился, как турка?
– Ух, Матвей!.. Черт с ним, с нарядом. Другого не было. Стой. Пойми, чудо: впервые своего, русского вижу. Дай-ка еще обниму!
– Ой, брось... Эка дитятко! Брось, говорю! Не тискай... Да пусти, черт! Люди ж вокруг!
– Наплевать на всех! Ну, скажи еще что-нибудь. Скажи. Слова-то, слова-то русские!
– Ты что, одичал, голоса человечьего не слышал?
– Русь вижу! Да говори же!
– Эк тебя разобрало!
– усмехаясь, выговорил Рябов.
– Да что тебе сказать-то? Лучше сам скажи - откуда взялся? Я ведь в Твери был недавно. Поминали тебя, пропащим считают. Куда из Дербента делся?
– Далеко, брат. В Индию ходил.
– Но! Серьезно?
– В Индию.
– Побожись.
– Крест святой, в Индию!
Рябов вздохнул, сдвинул шапку на лоб.
– Пес тебя поймет, Афоня. Шутишь, что ль? Пойдем-ка к нашим, товарищи ждут меня.
– Идем. Но скажи, Серегу Копылова видел? Микешина? Еще кого?..
– Видал, скажу...
Пока дошли до главной площади, Пьяцетты, Афанасий знал: Микешин его оболгал, Копылов вернулся из Баку через год, кое-что нажив, еле бьется до сих пор, бронникова семья нищенствует. Кашин прошлой весной помер... На Руси дела! Великий князь на греческой царевне женился. Казань и Сарай к рукам прибрали, астраханцы сидят - не пикнут, Новгород веча лишен, Москва - в силе!
– Послушай, - глядя в сторону и стараясь говорить спокойно, сказал Никитин, - кому же мне теперь долг возвращать? Остался кто в кашинском доме-то, аль нет? Дочь у него была...
– Эва!
– протянул Рябов.
– Дочь его пять годов за Барыковым, трое ребятишек у ней. Видная баба, да, но вредная... Не приведи господь! Все нелады с мужиком, все поперек. Барыков пить через нее стал. Плюнь. Какой на тебе долг! Избу твою и все барахло они взяли, в расчете вы.
– Трое, говоришь?
– переспросил Никитин.
– Сыновья?
– Сын да две девки... Плохо, плохо живут. Слышь, - замедлил шаг Рябов.
– Сейчас наших встренем, так ты шутки-то брось... Парень ты был хороший, помню, где ходил - твое дело. Не хочешь сказывать, не надо. Но про Индию не ври. У нас ребята серьезные. Не любят, когда языком мелют.
– Ладно, - сказал Никитин.
– Идем. Помолчу. А в Индии, брат, я был. И ничего тут не попишешь. Да, как ни вертись...
– ... и доплыли мы от эфиопов к Ормузу. Ну, тут места уже свои. Попутчик мой в городе осел. Надумал водой торговать. Он, значит, остался, а я - домой. Эх, братцы! Верите ли, вся душа изныла. Никакого терпенья не было. Мотаешься на верблюде, солнце тебя печет, пить хочется, а думка одна: скорей, скорей, скорей! И ночевкам-то не рад, и привалы сердят. Есть такой город Шираз. Роз там, правда, много, в зелени все, но смотрю я на тамошнюю речушку Рокнабад и ничего, кроме скуки и пыли, не вижу. И розы мне ни к чему. На Волгу бы, думаю, в поля бы наши! Э! А еще идти и идти... От Шираза а Йезд, оттеля в Наин, через горы к Исфагани, и прежней дорогой в Кум. Здесь слышу: татары на Волге опять с Москвой воюют. Значит, путь закрыт. Я туда, я сюда. Узнаю: караван в Тебриз идет, а от Тебриза можно в Трепизон, к туркам пробраться, к Черному. Давай, думаю, тут рискну. Не пропадать же мне у персюков. Доберусь, мол, до Балаклавы или Кафы, другого выхода нет для меня. Пошел. До Тебриза хорошо было. Хан ихний Узун-Хасан как раз на турок поход готовил, так по дороге с войсками двигались. В Тебризе и самого хана видел. Старый уже, черт, а гуляка и песельник - куда! Как шатры раскинут, так пошел пир горой. И всю жизнь в походе. Хуже татар, ей-богу. Даже города какого, чтоб в нем стоять, у него не имеется. Сегодня здесь ночевал, завтра снялся... Ну, от Тебриза я опять с его войсками до гор Эрдзижанских дошел. А потом они на юг, а я к Трепизону. В Турции-то уже земля на нашу похожа. И прохладней, и лесов много по дороге. Одно слово - дышу, ликую: почти дома! Да... Однако рано радовался. Едва в Трепизон вошел - похватали нас. Весь товар отняли, утащили в крепость. Приняли, вишь, меня за лазутчика Узун-Хасанова, подметных грамот искали. Грамот не нашли, а к товару руки приложили. И перца, и шелков, и еще кое-чего не досчитался я. А кому скажешь? Сам паша ихний розыск учинял. Шесть дней меня держал, толстомордый. Ну, а потом продал я обоих верблюдов, погрузился на корабль, да и поплыл сюда... Вот счастье-то, что вас в первый же день сыскал! Теперь уж не один буду.
Никитин умолк, обводя доверчивым взглядом заворожено слушавших купцов. Был уже поздний вечер. На подворье, где стояли москвичи и куда Никитин притащил вещи, все давно спали.
Плошки на чурбаках коптили. В ночи шумело равнодушно море. Познакомив Никитина со своими, Матвей Рябов сам не выдержал, первый помянул про Индию. Пришлось Афанасию рассказывать о своих скитаниях. Сначала слушали его недоверчиво, но потом затаили дыхание, забыли и про ужин. А когда открыл он сундук, вывалил вороха индийских шелков, развернул невиданной работы драгоценные уборы, раскатал по расстеленному плату черный жемчуг, алмазы и рубины - все, что сохранил или купил по дороге к Дабулу, - у купцов руки затряслись, глаза забегали.
– Считай, ребята, я лишь десятую часть добра довез!
– сказал Никитин. Многое бросил, как бежал, да пошлины, дорога, да грабеж трепизонский остальное съели... Что? Хороши камни? То-то... А вот книги. Никто в мире христианском таких досель не видал...
Но загадочные индийские письмена, персидские стихи и трактаты купцов не привлекли. Полистали, поглазели на чудные буквы, на миниатюры, подивились и снова стали разглядывать ткани и камни.
– Ты богаче князя теперь!
– хрипло выговорил Рябов, вертя в пальцах крупный голубой алмаз, отшлифованный Карной.
Этот камень любила Сита. Она говорила, что в нем спрятан осколок луны.
– Ясно, богаче!
– поддержал Рябова приземистый, словно обросший мхом, купец Крылов.
– Счастливей тебя на Руси, поди, человека нет! Эко богатство! Эка удача привалила!
– И неужто за чашку риса вот такой камень, а?
– недоумевал третий, подвижной, костлявый Иван Штирь.
– Это как же? Не мыслю!
– Стало быть, есть Индия, - задумчиво отозвался глуховатый, тихий мужик Петро Козел.
– Есть...
– На Москву пойдешь али в Тверь?
– все еще не отрывая глаз от алмаза, спросил Рябов.
– Ты уж, Афоня, теперь осторожней иди. Мы с ребятами поможем тебе. Оборони бог, не к ночи будь помянуты, но лихие люди везде есть. Берегись. Добра-то у тебя больно много.
– Нет, я сначала в Тверь!
– покачал головой Афанасий.
– Сердце тянет... Может, повидаю кого. Да вы как пойдете?
– Путь известный. Через Киев до Смоленска, а оттуль к белокаменной.
– Ну вот, до Смоленска и я с вами.