Тверской гость
Шрифт:
– О!
– ответил Сулейман.
– За камнями надо идти туда!
– И махнул в сторону гор.
– Завтра утром пойдем!
– откликнулся Хусейн.
Все шло хорошо. Сердечно простился с Сулейманом, наказал кланяться хазиначи Мухаммеду, повидал других купцов в Джунаре, уговорился тючки на повозке везти, ждал с волнением вечера: придет давешняя знакомка или нет? Решил ей колечко подарить на память. Но мирное настроение испортил Музаффар. Пришел, сел на корточки, сообщил:
– Пойду с тобой в Джунар.
– Как хочешь...
Музаффар помолчал, опустив глаза, потом тихо добавил:
– Ты не мусульманин.
Никитин мрачно поглядел на туркмена.
– С чего взял вдруг?
– Видел, как ты молишься.
Переведя дух, Афанасий спросил:
– Тебе какое дело?
– Никакого. Но я не один видел.
– Кто еще?
– Хусейн, по-моему, видел.
– Ну и что?
– Ничего. Ты в мусульманской стране.
– Хусейн - хороший человек!
– отрезал Никитин.
– Плохого про него не говори. И до моей веры тебе дела нет.
Туркмен поиграл желваками на скулах, ухмыльнулся, встал:
– Спокойных снов, ходжа.
Всю обедню испортил проклятый Музаффар. Афанасий ворочался с боку на бок, мял подушку, долго не засыпал. Темное беспокойство овладело им.
А наутро перед дхарма-сала выстроились запряженные буйволами арбы и огромные, крытые материей фургоны. Купцы забегали, залопотали.
– Пора!
– крикнул Хусейн.
Афанасий с Хасаном стащил тючки, сунул в крытый фургон, Музаффар вывел жеребца.
– Кому платить за ночлег?
– спросил Никитин Хасана.
– В дхарма-сала не платят, - ответил раб.
Защелкали бичи, заскрипели деревянные колеса повозок.
"Эх, не остаться ли?
– мелькнула думка. Но он отмахнулся от нее.
– Ни черта не боюсь! Пойду!"
И уверенно зашагал рядом с караваном.
Дорога шла к горам.
Стремительный тропический дождь - предвестник близкой индийской зимы налетает внезапно и так же внезапно кончается.
Парит. Омытая зелень дрожит, сбрасывая капли. Дорога идет полями, пересеченными каналами, ныряет в леса, минует индийские деревни.
Все - поля, леса, деревни - непривычное, невиданное. На полях добирают хлопок. Смуглые люди с огромными корзинами на головах идут вдоль обочин. В корзинах белые, пушистые горы хлопка. На караван никто не смотрит, тут привыкли к проезжим.
В лесах - густых, буйных - качаются над головой ротанги* и другие лианы, верещит обезьяний люд, перелетая стаями через дорогу, иная лиана вдруг оживет и с шипением скроется в непроглядной листве. Индусы-погонщики всегда замечают змей издалека, а Никитин с непривычки пугается каждого подозрительного стебля.
______________ * Ротанги - ползучие, цепкие растения джунглей, достигающие многометровой высоты.
Часто дорогу обступают непроходимым частоколом высоченные и неправдоподобно прямые бамбуки. Под вечер из диких зарослей этих доносятся мрачные рыки, рев, от которого трясутся быки и лошади. Невидимый страшный хозяин джунглей напоминает о себе...
Когда лес особенно густ, - пахнет прелью, налетает комарье, больно жалит людей и скотину.
Попадаются и диковинные рощи баньяна, где все деревья растут из одного. Баньян опустит ветви до земли, и те ветви дадут корни, сами стволами станут. А стволы - в четыре обхвата.
Деревни же все из бамбука да тростника. Островерхие хижины крыты пальмовыми листьями. На улицах копошатся куры, в загончиках верещат поросята. У порогов сидят женки, крутят тяжелые жернова, мелют зерно. Колодцев мало, вода в них дурная, тухлая. Говорят, от этой воды много болеют.
Почти в каждой деревне - обезьяны. Сидят у самых домов, лазают по крышам, ищут друг у друга в головах, даже не поворачиваясь к проходящему человеку: не боятся. Пищу берут из рук. Глаза у обезьян кроткие, печальные, не звериные. Хасан шепотом говорит, будто обезьяны своим миром живут, свой царь у них есть. Если обезьяну обидишь - нажалуются ему, выведет он обезьянью рать и деревню обидчика разорит. Потому, мол, их так и почитают, не трогают. Иногда обезьяны уносят у кафиров детей, растят их, обучают своим законам. Такой человек к людям уже не возвращается, остается в лесу, у обезьяньего царя. Зато обезьяны и своих детенышей людям по ночам подкидывают. Такого детеныша подбирают факиры - бродячий люд, водят с собой, учат играм всяким.
Таинственно шепчет Хасан, печально заглядывают в глаза обезьяны, мычат быки, петляет дорога, а в пепельном от зноя небе, раскинув крылья, плавают коршуны. В сказке ли, наяву ли? Не поймешь, пока не охватят заботы житейские.
А забот немало: купить еды, корма для жеребца, к которому привязался за это время всей душой, позаботиться о ночлеге. Тогда сказка пропадает, и видишь - живут здесь простые люди, хотя веры чужой и обычаев пока непонятных.
На второй день пути пришлось заночевать в маленькой деревушке. Хотел купить рису - долго не мог найти. Наконец привели низенького, толстого кафира с носом-пуговкой. Долго кланялся, а потом такую цену заломил за одну чашку, что Афанасий плюнул. Напился воды, решил спать не ужинавши. Привыкать, что ли? Пошел в указанную Хасаном хижину. Нищета горькая! В хижине трудно повернуться, пол земляной, спят на охапках соломы. Лег. Сквозь прищуренные веки видел: вся семья - хозяин, жена и четверо ребятишек собралась у тлеющего в середине хижины костерка. Из глиняного горшочка мать разложила вареные бобы; каждому по горсточке. Сердце сжалось, когда ребятишки ели: медленно, серьезно, не балуя, подбирая языком с пальмового листа - индийской тарелки. Разве такой горсткой сыт будешь? Видно, невелик достаток в доме.
Эта сцена врезалась в память. Уж больно не вязалась с рассказами о трех урожаях, которые будто бы индийская земля дает.
Спросил Хусейна, тот только зубы оскалил: кафиры, свиньи, жить не умеют!
Нечего сказать, объяснил. Кафиры не кафиры, а голодного ребенка видеть всегда тяжело...
Как-то, подъезжая к жилью, услышали шум, крики, увидели толпу народу. Люди кучились возле колодца, размахивали руками, лица у них были гневные, глаза враждебные. Неподалеку от толпы лежал ничком черный, изможденный парень с разбитой камнем головой, шевелился в луже крови, еще дышал.
– Поехали, поехали!
– заторопил Хусейн.
– Убивают же!
– возразил Афанасий, но, оглянувшись, увидел, что лица попутчиков-мусульман бесстрастны, а погонщики на побитого даже не смотрят.
– Надо уйти, ходжа!
– скривив рот, сказал Хасан.
Только Музаффар, ни слова не говоря, пошел прямо к раненому. Афанасий зашагал за ним. Сидевшая над парнем тощая собака оскалилась, заворчала. Люди угрожающе шумели.
– Умирает, - сказал Музаффар.
– За что его?
Афанасий с жалостью глядел на окровавленное тело. К ним робко приблизился Хасан.