Тверской гость
Шрифт:
Когда четыре часа лезешь в гору, все мысли пропадают, кроме одной: прилечь, испить воды.
Афанасий шагал, набычив шею, стараясь не ступать на острые камешки, прожигающие подошвы сапог, размеренно дышал. Так же молча, устало шли все.
Внезапный крик стеганул по людям, пошел аукаться, раскатываться по горам. Афанасий с ходу наткнулся на остановившуюся впереди телегу. Размеренность как сдуло. Рванулся в голову каравана, откуда кричали. Сразу увидел: заднее колесо тяжело груженной повозки съехало в обрыв, повозку перекосило. Индус-погонщик вцепился в край телеги, упирается тонкими босыми ногами в камни и медленно съезжает за возом. Опережая его, вниз, на валуны, сыплются мелкие камешки.
Афанасий успел добежать, схватиться за повозку рядом с ним, багровея, закричал:
– Хасан! Муза...
От натуги голос сорвался. Проклятая повозка ползла, тянула за собой.
Подбежал еще кто-то, еще, еще... Он напрягал все силы, но вдруг увидел, как метнулся в сторону погонщик, ощутил непомерную тяжесть. Афанасий разжал руки, откинулся назад, упал на бок.
Повозка, треща, ломая ярмом бычьи шеи, провалилась вниз. И тотчас, сдернутые ее тяжестью, страшно мыча, с дороги исчезли быки.
Потом раздался слабый, мягкий удар. Дикий рев скотины оборвался. На краю дороги лишь едва приметно оседала пыль.
Погонщик сидел, обхватив руками голову. Над ним последними словами исходил Хусейн, потрясающий кулаками.
Музаффар заглянул в пропасть, мотнул головой и отвернулся.
Тихими, робкими голосами быстро переговаривались стоявшие рядом погонщики.
Афанасий поднялся, поглядел на расцарапанную ладонь, вытер кровь о полу халата.
– Господин, господин!
– широкими от ужаса глазами пялился Хасан.
– Ты жив? Ты не ушибся?
– Черти, - тяжело дыша, сказал Афанасий.
– Если б все разом набежали удержали бы... Разинули рты... Раззявы...
– По лицу Хасана он увидел, что тот ничего не понял, и догадался: в пылу заговорил по-русски. Это сразу охладило. Потряс саднящей рукой, поморщился, спросил спокойно:
– Что вышло-то?
Хасан заговорил с погонщиками. Те наперебой объясняли что-то, тыча пальцами в дорогу, в возы, в сидящего перед Хусейном погонщика.
Хасан перевел:
– Индус не виноват. Быки испугались змеи, дернули, из-под колеса камень выскользнул, повозка съехала... Они так говорят. У Гуру ничего нет. Эти быки и повозка - все его добро было.
– Гуру?.. Этот, что сидит?
– Да, господин.
– Натворили дел!
– вздохнул Никитин.
– На возу-то много товару Хусейн вез. Как его уговоришь?
Хусейн, верно, бранился не переставая, пинал индуса концом сапога, плевал ему на голову.
– Собака! Полезешь вниз и все мне вытащишь! Кожу спущу с живого! Нарочно, тварь, быков спихнул! Черная морда, неверная образина! Ублюдок! Чтоб тебе еще в чреве матери задохнуться! Пес!
– Вот горе, ходжа, - подойдя к Хусейну, сказал Никитин.
– Большое горе. Но бранью не поможешь... Спуск-то здесь есть?
– Какой спуск?!
– завизжал Хусейн.
– Где здесь спуск?! Да и что там уцелело? Его убить надо, убить! Голову ему проломить, глаза выколоть!
– Утишь свое сердце. Будь мужчиной, ходжа.
Хусейн вдруг умолк, странно всхрапнул и вытащил прямой, узкий нож. Концом сапога Афанасий вышиб оружие из руки купца. Присевший для прыжка Хусейн потерял равновесие, упал, но тут же очутился перед Никитиным. Он тяжело, со свистом дышал, узкие глаза его сверкали, как полоски стали, на краешках губ запеклась слюна.
– Ты...
– прохрипел Хусейн.
– Ты, собака... Ты мне заплатишь...
Музаффар рванул его за плечо. Хасан, закрывая Никитина, встал между купцами.
– Убивать не дам!
– гневно, сжав кулаки, отодвигая Хасана, сказал Никитин.
– Не безобразь, одумайся.
– Заплатишь!
Хусейн трясся от ненависти. Он даже о погонщике забыл.
– Ладно!
– отрезал Афанасий.
– Возжаться с тобой некогда. Хасан, скажи: вперед!
Хасан крикнул индусам, те побежали к быкам, закричали, захлопали в ладоши.
– О-эй! О-эй!
Хусейн вывернулся из-под руки Музаффара, провел рукавом по лбу, пошел, ни на кого не глядя...
На привале слуга разложил ему отдельный костер. Никитин послал Хасана к Хусейну: пусть идет к ним. Хасан вернулся с расстроенным лицом:
– Он ответил, что не пойдет. И...
– Договаривай
– Он грозит господину.
– Так... Стало быть, не только жаден, а еще и глуп ходжа Хусейн. Ну, пусть его грозит. А нам отдыхать надо. Дай-ка, Хасан, кошму...
Ночью он проснулся. Возле затухающего "остра сидел Хасан, глядел на угли.
– Ты что не спишь?
– позвал Афанасий.
Хасан встрепенулся, улыбнулся в темень, на голос, шепотом ответил:
– Ничего. Так надо. Спи, господин, спокойно.
– Да ничего он не сделает!
– сказал Афанасий.
– Ложись.
Хасан подошел к Никитину:
– Ходжа, джунарец хочет отомстить погонщику. Он что-то знает про тебя и тоже грозит.
– Что он может знать?
– медленно спросил Афанасий.
– Нечего ему знать. Да и что он может?
– Ну, Гуру-то придется плохо. Его могут казнить, если Хусейн скажет, что тот нарочно быков спихнул.
– Кто же поверит?
– Не поверят, если ты скажешь, как было.
– Кому?
– Кази, судье...
Никитин ответил не сразу. Горная поляна, окутанная жарким сумраком, перемигивалась тлеющими углями разбросанных костров. Всхрапнул конь. Собака подняла узкую, острую морду, чутко повела ухом. Никитин потрепал пса по шее, сказал:
– Слушай, Хасан... Найди того погонщика. Пусть уйдет. Так будет лучше.
Хасан приоткрыл рот, хотел что-то возразить, но потом быстро закивал: