Тверской гость
Шрифт:
За стеной зашаркали чьи-то шаги. Олена быстро-быстро перекрестилась.
Бабка Жигалка оказалась не каргой, злой и скрюченной, а тихонькой, улыбчивой старушкой. Шугнув с лавки рыжего кота, она усадила Олену и, горбясь, встала перед ней, мигая и словно припоминая что-то.
В избе по углам и на потолочной балке висели пучки сушеных трав, свежо пахло мятой и полынью. Запахи ударяли в голову, напоминали о бабкином тайном ремесле.
Про Жигалку говорили, что она и над следом нашептать может - порчу наслать, и приворотные зелья варит, и судьбу угадывает. Попы называли старуху "богомерзкой", а девки и молодые женки - спасительницей.
Олена торопливо развязала принесенный узелок, выложила десяток яиц, кружок масла, три денежки.
– Помоги мне, бабка!
– И по-настоящему испугалась, побледнела.
Старуха, не дав ей договорить, покачнулась на месте, прошамкала:
– Ведаю, ведаю, красавица! За наузом* пришла!
______________ * Науз - "заговоренная" иконка
– Откуда тебе ведомо?
– шепнула Олена.
Старуха, посмеиваясь, подошла к ней, приподняла платок, погладила жесткой рукой темноволосую голову девушки.
– Мне все ведомо, красавица! Ты не бойся меня... Куда сокол летит, туда сердце глядит, куда речка течет, туда лодка плывет... Березка твоя зелена стоит, да уж задумалась. Твой веночек не тонет...
Олена покраснела. Сердце ее стучало горячим молоточком. Бабка вздохнула, опустила руку.
– Будет науз тебе...
Из короба, стоявшего за печкой, достала Жигалка деревянную в половину ладони иконку. С одной стороны иконки - лик Спасителя, с другой - черный погубленный змей.
Старушка пошептала над иконкой, трижды плюнула через левое плечо и подала науз Олене:
– Теперь за мной повторяй... Во имя отца, и сына, и святого духа...
Олена послушно шептала:
– ...Встану я, раба божья Олена, благословясь, пойду, перекрестясь, из избы дверьми, из двора воротами, пойду поклонюся в чисто поле...
Жигалка трясла головой, продолжала:
– ...от стрелы татарския, от наветы басурманския, встань, муж железен...
– ...откоснитесь, напасти и болезни, - дрожащим голосом вторила Олена, - бегите от костей, от мощей, от жил, от румяного лица, от быстрых глаз, от рабочих рук, за дремучие боры, за ржавый мох, за студено болото...
– Аминь!
– закончила бабка.
– Аминь!
– эхом откликнулась девушка.
Она сидела ни жива ни мертва, стискивая науз белыми пальчиками.
Из этого состояния Олену вывел будничный голос бабки:
– Ну-ну, все. Спрячь науз-то, чтоб не видал никто. Да сама желанному отдай.
– Сама?
– очнувшись, приоткрыла рот Олена.
– А нельзя другим?
– Нельзя, милая, вся сила заговора пропадет!
Олена смутилась. Как же она передаст науз Никитину, если он ни разу ей сам о любви не говорил? Стыдно-то как!
– Да ты не бойся, - ласково утешила Жигалка, - все ладно будет! Сохнет по тебе молодец...
– Ой, не знаю, не знаю, бабушка!
– в смятении поднялась Олена.
Жигалка довела ее до двери, выглянула - нет ли кого поблизости - и шепнула:
– Беги, беги-ка... Хватятся дома, поди... Ишь, бесстрашная!
Проводив Олену, бабка вернулась в избу, прибрала подарки. Улыбалась. В гостье она сразу признала дочь Кашина. А от Кашина - Никитин за море с товарами плыть собирается, бают. Вот для кого науз. Ну и хорошо! Человек человека ищет, радости земной хочет. Почему не помочь? Для того и велела Олене иконку из рук в руки Афанасию передать. Пусть откроются друг другу...
Кот, мяукнув, прыгнул на прежнее место, потянулся к маслу.
– Ишь ты!
– сказала старуха.
– И ты от человеческой беды полизать хочешь?.. Поди, поди-ка. Вот кусочек тебе...
Первой Олена увидела дома старую мамку. Та охнула, заковыляла навстречу, и по ее страдальческому лицу Олена поняла, что надвигается беда.
Из конюшни выскочил и осклабился, косясь на хозяйские хоромы, рыжий кучер Федотка. Мелькнуло в подклети любопытное личико девчонки Анютки. Не чуя под собой ног, как деревянная, Олена поднялась на крыльцо.
Аграфена ждала ее в сенцах.
– Где была, паскуда?
– В церкви, матушка...
– В церкви?.. В церкви?.. В подоле принести хочешь?!
Олена вскрикнула, невольно подняв руку, словно защищаясь от грязных, мутных слов.
Аграфена поняла ее по-своему.
– А-а-а!
– завопила она, бросаясь к дочери и хватая ее за косу.
– Чуяло мое сердце! Чуяло! Змея!
Олена вырвалась, оттолкнув Аграфену.
– Матушка! Опомнись! За что?!
В огромных синих глазах ее задрожали слезы.
– Убью!
– взвизгнула Аграфена, вытягивая напряженные руки и приступая к ней.
– С кем была? Сказывай! С Афонькой?!
Олена отступала, загораживаясь локтем.
– Батюшка! Батюшка!
– в испуге позвала она, заслышав кашель отца.
– Где была?
– визгливо крикнул Кашин, перевешиваясь на ходу через перильца.
– Где?!
Олену выручила мамка. Сунув в сенцы голову, она крикнула:
– Батюшка-свет Василий! Купцы!
Аграфена враз умолкла. Кашин рванул Олену за плечо:
– В светелку... Под замок... Прочь!
Олена взбежала по лесенке, рыдая, упала на постель, уткнулась в кружевную подушку. На двери щелкнул замок.
Расплатившись с мастеровыми, умывшись во дворе горячей водой, Никитин надел чистое и пошел в горницу. Тут висело на стене мутноватое зеркало единственное из многих, когда-то украшавших хоромы. Медным гребнем Никитин расчесал волосы, помаслил их. Ключница Марья собрала на стол.
Все последние дни Никитин не знал покоя. Сам выбирал дерево для постройки ладьи, сам торчал от зари до зари на берегу, наблюдая за работой, объясняя и показывая, как тесать пахучие, смолистые бревна, сам брался за топор и пилу, помогая людям быстрее управиться с делом.