Тверской гость
Шрифт:
Придирчиво осматривал на складах штуки полотна, искал крепкое и легкое, чтоб парус надувался быстро, а не висел мешком. Набрал впрок смоленых веревок, покупал крупу, соленую рыбу, сушеный горох, упаковывал все в мешки и кули. Запасся порохом и свинцом для пищали, стрелами для луков.
Все это требовало сил, но только сегодня, когда с делами было покончено, Никитин ощутил усталость. Спину поламывало, ладони горели, - в этом годе впервые сидел на веслах. Он тяжело влез за стол, покрытый старой льняной скатеркой, придвинул миску со щами.
– Копылов не был?
– Заходил, наказывал передать, что все свез, как ты велел... И Лаптевы были.
– Угу... Про Илью не говорили?
– Прямо к Василью пойдет, там ждать будет.
Пережевав мясо, Никитин отер руки о скатерку, взялся за кашу. Каша дымилась, обжигала губы. Дуя в ложку, Афанасий наставлял ключницу:
– Ну, завтра плыву. Ухожу надолго. Мои будут норовить по первопутку вернуться, но это как бог даст. Если татары не двинут - приду, а двинут - до лета не жди. Весна - время татарское... Да... Тут все тебе оставляю. Денег дам по алтыну на день до Петрова дня. С огородом не пропадешь, а у меня больше нет. Муки четыре пуда, круп пуда два и соль - в кладовой. Гусей-то поздней зарежь, чтоб нагулялись. Коли что - у Кашина перехватишь. Я вернусь - отдам ему... Дров нарубить - Иону попроси...
Марья молча сидела на стольце, подперев щеку испачканным в печной саже кулаком.
Никитин быстро поглядел на нее, положил ложку и договорил:
– Ну-к, а если... Тогда службу в Миколинском закажешь. Много-то не траться, но рубль положи. Отдельно дам на это.
Марья заплакала, утираясь концами головного платка:
– Неспокойно... И сон дурной.
– Не плачь, Марьюшка.
Никитин поднялся, с неожиданной нежностью прикоснулся к плечу старой.
– И что все сговорились будто? Аграфена Кашина вон тоже беды чует.
– Провалилась бы эта Аграфена! Не баба, собака злющая!
– Да что тебе Аграфена! Вот, дай срок, вернусь, в соболью шубу тебя наряжу, поднизи жемчужные оденешь! Лопнет от зависти Аграфена, на тебя глядючи!
– Не шути ты, сокол мой! Где уж мне женчуг носить. А неладно, в дорогу собираясь, про обратный путь баить! Помолчал бы!
– Ну, ин ладно, молчу... Дай-кось сундучок глянем. Не забыто ль что?
Но переворошить сундучок не удалось. В дверь стукнули, показалось желтое лицо Микешина.
– Дома что ль?
Никитин сам подбирал друзей в плавание. Взял такого же, как и сам, неудачника Копылова, бронника Илью Козлова, впервые решившего попытать счастья в торговле, молодого Иванку Лапшева, за которого просил отец. Не Кашин - не плыть бы Микешину, которого Афанасий недолюбливал за длинный язык.
Вот и теперь Митька принес новость. Едва успев усесться, ощерился:
– У Кашина-то... Хе-хе-хе! За мукой я ездил к нему... хе... переполох. Прямо пожар, пожар. С ног сбились...
– Ну, чего?
– рассеянно отозвался Никитин, думая о том, как не вовремя принесло купца.
Микешин перегнулся через стол, зашептал:
– Олена-то одна поутру со двора сошла... Ей-богу... Хе-хе! Вот те и первая невеста!.. До сей поры не сыскали. Недоглядел Василий! Хе-хе!
– Врешь!
– резко перебил Никитин.
Микешин с любопытством уставился на него, даже позабыв обидеться:
– Крест святой... А ты-то... Ты-то? Тебе-то что? Что ты ей, сват аль брат?
Никитин уже вспомнил, кто перед ним, ответил спокойно:
– Хозяйская дочь - не чужая.
Микешин залился смешком:
– Эва! Нашел родню!.. Нет, Василий-то, Василий-то, поди, бесится!
Никитину хотелось стукнуть Митьку по голове, вогнать его, как гвоздь, в землю, чтоб не слышать поганого смеха.
– Чужой беде не радуйся, Митька!
– поджала губы Марья.
– Гляди, своя придет!
Никитин повел бровями, взялся за кафтан.
– Ладно. Неколи байки слушать, пошли...
– А не рано?
– Впору.
До кашинского дома было недалеко: пройти Вознесенскую, свернуть влево, по Крепостной, и подняться Пристенным переулком. Никитин старался идти спокойно, хотя готов был бежать, чтоб только поскорее узнать - где Олена? Он не слушал Микешина, крутившегося в ногах, как сор, лихорадочно строил догадку за догадкой. Может, у подружки или в церкви дальней? Или на базаре лентами голову ей закружило?
На Крепостной пристал Копылов.
– Не гавкай!
– обрезал он Микешина.
Входя в ворота Кашиных, Никитин услышал визг Аграфены и разобрал испуганный голос Олены. От сердца у него отлегло. Дома!
– Ну, соврал?
– тихо спросил Копылов у Митьки.
– А орут-то!
– ехидно ответил тот.
Кашин встретил купцов на крыльце, косо глянул на Никитина, кашлянул:
– Заходите, пока остальные придут.
Вошли в гридницу, уселись.
– Ну, что ладья?
– глядя на никитинские сапоги, спросил Кашин. Опробовал?
Никитин с недоумением заметил, что Василий, похоже, сердит на него.
Он пожал плечами:
– Спробовал. Ходка...
– Куда, плавал?
– Вверх... До зеленого яра.
– И домой успел уже?
– поднял глаза Кашин, - Быстро... А мастеровые где?
– Расплатился. Пошли.
Кашин помолчал, выпятив нижнюю губу и потеребив бороду. Нет, Никитин, кажется, не врал. Мастеровых-то Кашин знал, каждое слово мог проверить... А тут еще Микешин добавил, что видал ладью и с Никитиным шел. Нет, Никитин ни при чем. Куда ж эту шалую носило? Иль, верно, в церковь, а кикимора зазря переполох подняла?
Кашин испытующе оглядел купцов. По вороватому взгляду Микешина понял знают. И крик слышать могли. О господи! Злоба на дуру жену поднялась в старом купце, как пена в горшке.
– Аграфена!
– рявкнул он.
– Меду принеси! Иль мозги отшибло?
Василий Кашин был сметлив и решителен. Сообразил: домашние рта не раскроют, а этим завтра плыть, стало быть, они только нынче опасны. Ну, он их не выпустит. Так употчует - своего имени не выговорят. А пока надо сделать вид, что не случилось ничего. И Олену вечером к гостям вывести. Ништо. Не сбежит. Он сам разлил мед в ендовы.