Тверской гость
Шрифт:
А за ним полз страх. И в минуты расслабленности, подобной той, которую он сейчас испытывал, хазиначи даже отдыхал. Отдыхал от страха.
Где-то были пруд, рыбки, тень пальм, дом, рабы, недавняя дорога, все его прошлое и все его будущее, а он, хазиначи Мухаммед, был один и отдыхал.
Хазиначи крепко зажмурил глаза, резко потряс головой, дернул плечами. Пальцы оторвали большой кусок лепешки. Он кинул его в пруд слишком сильно. Рыбки метнулись в стороны. Из прибрежной тени выплыла маленькая черная черепаха. Жадная кожаная головка вытянулась. Лапы-обрубки медленно шевелились. Черепаха плыла
Мысль принесла легкое раздражение. Хазиначи посопел длинным носом.
Всего два дня он в Бидаре. В памяти еще ярки сцены штурма Кельны, беспощадной резни и смрадных пожаров, разъяренные слоны, топчущие нагих женщин и обезумевших мужчин, еще мчатся перед глазами, но все это отступает при раздумьях об этом русском. Хм... Хм... Великий визирь, малик-ат-туджар принял хазиначи благосклонно. Махмуд Гаван остался доволен закупленными конями. Когда же хазиначи Мухаммед рассказал о странном пришельце из неведомой Руси, о баснословно дешевых русских товарах, Махмуд Гаван одобрил заступничество Мухаммеда перед Асат-ханом и повелел объявить русскому, что по возвращении в Бидар удостоит его беседы...
У великого везира множество дел и дум. Он покоряет страну Санкара-раджи, он бросил войска на Гоа и вышел на Малабарский берег, он уже сейчас задумывает поход на Виджаянагар, однако он заинтересовался этим русским.
– Это смелый человек!
– слышит до сих пор Мухаммед слова великого визиря.
Да, смелый. Но что-то в этом человеке все больше и больше беспокоит и настораживает хазиначи. Странно вел себя этот русский с Хусейном, заступаясь за индуса. Дерзил Асат-хану, да и в Бидаре его поведение необычно.
Русский наивен. Может быть, он предполагает, что затерялся здесь, как иголка в песке? Но котвал Бидара имеет глаза и уши даже в чамраути. Есть ростовщик Киродхар. Есть водоносы, берущие воду в том же колодце, где ее берет Хасан, болтливый, как все слуги. Есть купцы, завидующие Нирмалу. И о русском известно все. Все.
А это все - его связи с индусами. Неважные для купца, живущего в Бидаре. И неприятней всего - связь с Карной, отцом Раджендры, того самого, чье имя хазиначи никогда не произносит вслух. Может быть, это случайность. Да и Карна не знает хазиначи. Не может знать. Не должен знать. И все же... И все же...
Хазиначи Мухаммед докрошил лепешку. Его рот сжат. Припухлые веки не мигают. В нем невольно закипает раздражение против этого прямого, бесхитростного, упорного человека, не желающего считаться с обычаями хозяев страны. Это похоже на укор ему самому, его жизни, его прошлому. Но когда раб докладывает о приходе русского купца, Мухаммед делает приветливое лицо, улыбается, встает и идет навстречу Никитину, протягивая руки. Ибо хазиначи еще ничего не решил.
– Сейчас февраль. Мы не виделись целых полгода!
– говорит хазиначи, расставляя на полированной доске искусно вырезанные из слоновой кости шахматные фигуры.
– Вид у тебя великолепный. А как дела?
– И дела хороши, - весело отвечает Афанасий.
– Коня в декабре продал. Хану Омару. Знаешь его?
– Начальнику конницы султана?.. Он, наверное, не поскупился.
– Не поскупился...
– Значит, ты так и живешь в Бидаре? Нравится?
– Город не плох. Жаль, дворцов я не видал. Не пускают.
– Это я устрою. Увидишь... Ты торгуешь?
– Как сказать? Больше смотрю, узнаю. Вот расспрашивал про Бенгалию, про Ганг, про Ассам, думал даже сходить туда...
– И что же?
– Время идет, хазиначи. По родине тоскую. Туда добраться - года два-три клади. Видно, уж в этот раз не судьба там побывать. Вот в Шри-Парвати поеду, да еще хочу в Голконду попасть, в Райчор.
– А! Камни, камни... С кем же ты идешь в Шри-Парвати?
– Да индусы знакомые зовут. Есть такой камнерез Карна... Не слыхал?
– Карна... Хм... Кажется, слыхал. Впрочем, все кафиры одинаковы.
– Ну, не скажи!
– отозвался Афанасий и задумался, занеся руку над доской.
В партии возникло острое положение. Так и тянуло пожертвовать слона, чтоб разбить позицию Мухаммеда. Но и хазиначи мог угрожать ответным наступлением. Наконец Афанасий решился. Если Мухаммед не увидит четвертого хода королевским конем - ему конец.
Стукнув фигурой по доске, Афанасий объявил шах.
– Да, не скажи!
– повторил он.
– Ты меня знаешь, я христианин. Мне что Магомет, что Вишну - не закон. Прости, я искренне говорю. Обижаться не надо. А вот есть и мусульмане и индусы, которые мне по душе. Ну, словно свои. Веруем мы по-разному, обычаи у нас разные, но люди-то всегда людьми остаются. Есть честные, простые, прямые, а есть темные, с червоточинкой. У меня и среди христиан такие-то в недругах ходят.
– Забавная вера!
– усмехнулся Мухаммед, беря никитинского слона. Афанасий тут же сделал ответный ход, потеребил бороду.
– Может быть... Может быть...
– рассеянно ответил он.
– Знаешь, ведь я прошел Персию. Видел мусульманские города. Слушал ваши песни и стихи. Ведь красиво. И в Индии мусульмане интересны. И мастера и в слове искусники. Раньше, по чести сказать, недолюбливал я все ваше. А ныне вижу - глупо это. Везде есть что уважать, чему поучиться. То же и с кафирами. Вот мне брамин один, Рам Лал, про войны бхаратов рассказывал.
– Пересказывал тебе "Махабхарату"...*
______________ * "Махабхарата" - величайший памятник древнеиндийского героического эпоса. Эта подлинная энциклопедия древнеиндийской жизни создавалась в течение многих веков.
– Да. Дивно. Кладезь мудрости эта книга.
– Индусские сказки.
– А хоть бы и так? Из пальца-то ни одной сказки не высосешь, всему причина есть. А столь цветисто о прошлом рассказать - позавидуешь. Это раз. Потом возьми их сказки о богах. Возьми их ткачей, оружейников, шлифовальщиков, резчиков... Эти шахматы, поди, индус резал?
– Может быть...
– Ну вот. Народ умный, мастер-народ. Не берусь с налету судить, что губит его. То ли обычаи старые, по которым, слыхал я, вдов у них сжигают, жертвы человеческие приносят, девочек в больших семьях при рождении убивают, то ли касты их, весь народ разъединившие, то ли учение их, ахимса эта самая... Вот уж чего душа не принимает!