Тверской гость
Шрифт:
В этом году должны были состояться свадьба и гауна - переход невесты в дом жениха.
Сита много плакала и молилась богам, чтоб они спасли ее. Бегма ругала Ситу. Может быть, она была права... Ведь теперь Сита спасена, но какой ценой?!
У них в деревне и раньше слышали про войну. Но воюют воины, султаны, раджи, а не народ. Никто не ждал беды. Мусульмане напали внезапно. Они забрали весь рис, все овощи, всю скотину, убивали мужчин, позорили женщин.
С Бегмой случилось что-то ужасное, Сита даже не знает что.
Саму Ситу кинули на седло, а когда мать бросилась за дочкой, ей проткнули грудь пикой. Отцу разбили голову. Когда Ситу увозили, он лежал в луже крови.
Ситу и других девушек долго везли и гнали по нехоженым тропам, пока они не очутились все в лагере мусульман, под городом Кельной.
То одну, то другую девушку воины волокли по вечерам в свои шатры, глумились над ними.
В толпе пленниц всегда стояли рыдания. Несколько девушек покончили с собой, не убоявшись грозной мести, ждущей самоубийцу. Сита решила поступить, как они. Лучше предстать перед взором грозного Ямы, чем терпеть такой позор.
Но тут начались бои. Мусульмане несколько раз штурмовали Кельну и, наконец, взяли город. Город спалили. Пленных прибавилось. Войска тронулись дальше, а Ситу и часть других девушек погнали с отрядом вестников в Бидар.
Этот рассказ потряс Никитина. Ему хотелось как-то помочь Сите, заставить ее забыть горе. Но заботы Афанасия оказывались подчас неуклюжими и лишь растравляли душу юной индуски.
Так получилось с ожерельем, купленным Афанасием в подарок девушке. Ожерелье это - из позолоченной бронзы - понравилось Никитину тонким рисунком листьев, сплетенных мастером в длинную гирлянду.
Никитин думал, что Сита обрадуется подарку: ведь индийские женщины так любили украшения, но она словно онемела. Розовые губы беспомощно задрожали, глаза наполнились влагой... Кто же знал, что у ее матери было похожее ожерелье?!
С досады он швырнул неудачный подарок на землю, но девушка со стоном бросилась за ним, подняла, а потом, побледнев, решительно надела на шею.
Он часто заставал Ситу в слезах. Подружившаяся с ней Джанки сказала: девушка мучается, считая себя виновницей гибели близких.
– Убеди ее в том, что она не виновна!
– просил Афанасий.
Джанки опустила подведенные глаза и ничего не ответила.
Рангу оказался покладистей жены, хотя признался Афанасию, что не может оправдать Ситы: незачем ей было молиться об избавлении от жениха. Она шла против воли родителей, против воли богов, вот и наказана...
– Ее мучили, она же и виновата?
– зло усмехнулся Афанасий.
– Чудно вы рассуждаете... Ну хорошо. Не оправдывай ее. Но скажи ей от меня - она не виновата.
– Твои слова я передать могу.
Выслушав Рангу, Сита еле смогла прошептать: "Он добр..." - и снова заплакала
Это становилось мучительным. В доме словно покойник появился. И тем горше Афанасию было отчаяние Ситы, что он с каждым днем убеждался: эта девушка дорога ему.
Сначала он пытался скрыть от себя истину, твердил себе, что в нем говорят жалость к ней и простое любопытство. Но он лгал себе.
Подумать о возвращении Ситы в ее деревню, о ее старом женихе - значило на целый день лишить себя покоя.
По ночам он прислушивался к ее дыханию в соседней комнате. Голова пылала. Губы пересыхали. Страшным усилием воли он заставлял себя не думать о том, как близка она...
"Невозможно!
– повторял он.
– Невозможно. У нее другая вера, другая жизнь. Я не дам ей счастья. А горя она видела довольно..."
Тогда приходила безумная мысль: увезти Ситу с собой, научить христианству, взять в жены.
В Твери он бы за нее постоял. Да нужен ли он ей? И вынесет ли она разлуку с родиной, тяжкие дороги до Руси, привыкнет ли к чужой земле?
Сомнения одолевали его. Он пристально следил за девушкой, стараясь рассеять их, но лишь больше запутывался в противоречивых чувствах и мыслях.
Сита через Джанки попросила разрешения устроить в доме алтарь, достала фигурку Шивы, поставила в алтаре, завела обычай мыть Афанасию ноги.
Это вызывало раздражение Хасана. Между ним и девушкой росла вражда, хотя дело не шло пока дальше холодного молчания и пренебрежительных взглядов.
Как-то на улице старик нищий из касты мусорщиков не отошел вовремя с дороги, засмотревшись на Афанасия.
Гневный окрик Ситы поразил Никитина. Девушка трепетала от негодования и обиды. Мусорщик быстро исчез.
Никитин попытался говорить с Ситой. У него самого неприкасаемые вызывали сострадание. Ему пришлось уже видеть, как дети этих несчастных роются в коровьем помете, отыскивая непереваренные зерна, чтобы съесть их. Но Сита ничего не хотела знать.
– В моей деревне сжигали хижину, которой касалась хотя бы тень неприкасаемых!
– твердо сказала она. Спорить с ней было бесполезно. Это значило лишний раз опечалить девушку.
"Нет! Чужая!
– решал Афанасий.
– Чужая!"
И вдруг ловил ее боязливый, словно ждущий чего-то взгляд, и все решения сразу казались поспешными... А время шло. Внезапно в Сите что-то переменилось. Раньше боявшаяся людей, проводившая дни в уединении за вышиванием, она теперь часто бросала работу, убегала в садик, принималась дразнить попугаев; приходя к Карне, спешила к малышу Джанки, возилась и визжала с ним, весело пела песни.
Эти вспышки сменялись еще более глубоким отчаянием. Афанасий совсем потерял голову. Однажды он не выдержал, выдал себя.