Творцы апокрифов [= Дороги старушки Европы]
Шрифт:
– Когда ты, или Рамон, или Гиллем, приводите сюда девушек из долины, вы, как мне кажется, меньше всего интересуетесь их сословным происхождением, – гордо отпарировала Бланка. Брат и сестра покосились друг на друга, и вполголоса рассмеялись. Смех странно звучал здесь, в полутемном низком подвале, где по углам таились тени, умевшие нашептывать вкрадчивые слова, и молчаливо возвышалась железная дверь, пялившаяся на них бездонным зрачком скважины.
– Бе-едный Гиллем, – сквозь смех проговорила девочка. – Опозорили до конца жизни!
– Пусть скажет спасибо, что лишился только уха, – безжалостно хмыкнул Тьерри. – Эта бешеная красотка, не моргнув глазом, оттяпала
– По-моему, они отбыли с глубоким убеждением, что самые безумные люди в мире – это мы, де Транкавель, – все еще посмеиваясь, заметила Бланка. – Думаю, они не слишком обрадуются, узрев, какая встреча их ждет, и быстро сообразят, кому обязаны столь радушным приемом.
– Бланка, мне необходим этот союз, – выделяя голосом каждое слово, произнес Тьерри. – Ты знаешь это не хуже моего. Только самовлюбленные ничтожества, к величайшему сожалению, дарованные нам в качестве отца и старшего брата, могут полагать, что справятся в одиночку. Если мы в самом деле намерены вернуть утраченное, а не разводить долгие и бессмысленные речи, нам понадобится помощь. Любая помощь. В отличие от папеньки, я не горю желанием заполучить наследство покойного канцлера Острова и вмешиваться в течение Крестового похода, но, коли взамен на возвращение архива мы сможем в будущем рассчитывать на поддержку короны Британии – что ж, я готов лично доставить эти драгоценные бумажки на серебряном блюдечке. Для нас даже лучше, если возня в Святой земле затянется как можно дольше, и ни Ричард, ни тем более Филипп Французский не будут уделять пристального внимания делам Европы.
– Тебе не кажется, что королю Анри не повезло с сыновьями? – задумчиво спросила Бланка. – Считается, что все достоинства и сильные стороны отца переходят по наследству к старшему сыну, а остальным детям как повезет, но тут все получилось наоборот. Ричард, конечно, прославился как chevaliere sans reur et sans reproche…[22]
– Напыщенный болван, если называть вещи своими именами, – кротко отозвался Тьерри. – Хотелось бы знать, россказни о его подвигах имеют под собой хоть малейшую основу? Честное слово, в день, когда сарацины наконец-то сделают из него отбивную, я отправлюсь в Тулузу и закажу в соборе благодарственный молебен. Съезжу, съезжу, нечего смеяться!
– Лучше бы ты думал не о потомках короля Анри, а о собственном отце и брате, – сердито напомнила девочка. – Допустим, Рамон может остаться в живых…
– Он выходит из игры, и, если опять вздумает устраивать светопреставление – ноги его больше не будет в моем замке, – хищно оскалился Тьерри, став похожим на горного волка с Пиренейских склонов. – Пусть отправляется в Фортэн, вместе со своей несравненной женушкой и ее одноухим братцем, там им наверняка обрадуются. Я всегда подозревал, что он бестолочь, а с годами он стал опасной бестолочью. Думаю, ты права – он не умрет, потому что ни наверху, ни внизу не нужна такая себялюбивая душонка. Кого мне по-настоящему жаль, так это Хайме. Его смерти я Рамону никогда не прощу, и рано или поздно он поплатится. Надеюсь, Хайме попадет в рай, в который так верил, и получит там все, что заслуживает. По крайней мере, он знал, что может погибнуть, и знал, во имя чего – dulce et decorum pro veritas mori[23] и все такое прочее. Мне будет его недоставать… Кто же знал, что в нашем милом семействе затесался единственный по-настоящему честный человек?
– Ты надеешься, но не веришь? – еле слышно спросила Бланка. Ее сводный брат безразлично пожал плечами:
– Какая разница? Я верю в себя, в тебя, в то, что мы в силах добиться желаемого без чьей-либо помощи – божественной или какой другой. Я знаю, что ради этого нам придется идти через кровь, но постараюсь, чтобы ее пролилось как можно меньше.
– Еще одна жертва на нашем пути – эта веселая компания, – с грустью покачала головой девочка. – А до того – монахи из часовни Святого Креста на Пустошах, вилланы из Ренн-ле-Бэйна, и все, кто в неподходящий час попался на глаза Рамону…
– Перестань, – досадливо скривился Тьерри. – Какие жертвы? Монахов мы не раз предупреждали, давали им возможность уйти, и не наша вина, что они уперлись как бараны и возжелали мученичества. Попрекать же меня делами Рамона с твоей стороны просто жестоко. Я старался, как мог, но я, увы, не всемогущ.
– Извини, – холодно сказала Бланка, ничуть не раскаиваясь в сказанном.
– Что же до наших друзей из Британии… – Тьерри сделал жест, означавший «Какое мне дело до чужих трудностей?», – их всего лишь вежливо попросят расстаться с тем, что им не принадлежит. Если они не глупы, они так и сделают, после чего могут беспрепятственно катить в свою Палестину. Насколько я понял, более важны утерянные бумаги, нежели люди, которые их везут, – он пошевелился, со стоном поднимаясь на ноги. – Пойдем, пока отец Ансельмо не решил, что мы тоже отправились прогуляться по подземельям. Вдобавок у нас полно незавершенных дел.
– В ближайшее время их станет еще больше, – Бланка забрала из ниши почти выгоревшую лампу и остановилась, склонив черноволосую голову набок и над чем-то задумавшись. – Послушай, как нам поступить с отцом Ансельмо?
– Никак, – быстро ответил Тьерри. – Он не должен ничего заподозрить, и вдобавок он нам понадобится. Вместе с папашей – до определенного срока, и Рамоном, если он еще не отдал концы, – он повернулся и сделал несколько шагов вверх по широким ступенькам лестницы, когда сестра вновь окликнула его:
– Мне кажется, в замок опять наведывался Лоррейн. Я не уверена, но прошлой ночью мне послышался его голос. Неподалеку от библиотеки.
– Он пел? – тревожно спросил Тьерри. Бланка кивнула. – Опять про Альби? – Новый кивок. – Черт, он появляется все чаще и чаще… Кажется, нам надо поторапливаться с нашими планами.
– Тьерри, – девочка догнала брата и остановила, требовательно дернув за рукав. – Тьерри, я давно хотела спросить… Кто он, я имею в виду Лоррейна? Он приходит и уходит, когда захочет, но стражники на воротах клянутся, что не впускали его. Он, кажется, не стареет и не умирает, и старики в Куизе пересказывают, как он пел на днях рождений их отцов…
– Я не знаю, mi corazon,[24] – очень ласково сказал Тьерри. – Единственное, что мне доподлинно известно: все предсказанное этим проходимцем имеет неприятнейшее свойство сбываться. Меньше всего я хотел бы, чтобы ты, или мои дети, или дети наших детей, проснувшись однажды утром, увидели вокруг себя мир его предсказаний.
– Отец Ансельмо говорит: ты лелеешь свою гордыню и не желаешь смириться с тем, чего не избежать, – задумчиво протянула Бланка. – Он прав?
– Старый лис может плести любую чушь, которая ему вздумается, при условии, что не станет вылезать из своего пергаментного логова и путаться под ногами, – огрызнулся Тьерри. – Если он считает, будто забота о своем доме и своей земле есть гордыня – прекрасно, я это как-нибудь переживу. Не желаю, чтобы история нашего рода закончилась, как в стихах мэтра Бернардо… помнишь начало?