Творцы и памятники
Шрифт:
— Я слышал, как отзывался об училище доктор Ранкл, директор Массачусетского технологического института, — перебил Бари. — Очень высоко. А институт этот ведь считается лучшим в Америке, и выпускникам его оказывают решающее предпочтение при приеме на работу.
— Конец этой истории прошел на ваших глазах.
— Так вы рассчитываете принять предложение Чебышева и стать математиком-теоретиком?
Шухов как-то рассказывал Бари об этом.
— Вряд ли. Чебышев — гениальный математик, но теория и так далеко обогнала практику. Наши сверстники идут в народ, но если техника останется такой же, как сотни лет назад, никто ничего не сможет сделать. Свои инженерные знания я хочу уже сегодня употребить для развития своей страны.
— Вас учили рассчитывать резервуары или вообще
— В России нет такой отрасли промышленности, да и здесь она только начинает зарождаться.
— А знакомство с нефтепромыслами не входит в программу вашей командировки?
— С какой стати, — удивился Шухов. — Уезжая из России, я думал: год — это ведь так много. А теперь вижу — совсем мало. После практики на заводе Болдуина поедем в Скенектеди. Тоже производство паровозов. Потом будут заводы Броун Шарп, Пратт Уитней, предприятие по производству сельскохозяйственных машин. Дай бог успеть изучить все это. Да ведь я и не собираюсь работать в нефтяной промышленности.
Человек предполагает…
Прошел год после возвращения из Америки. Шухов, задумавшись, сидел у большого окна своего рабочего кабинета. В окно видна была площадь в клочьях осеннего тумана. Кутаясь в салопы, шли с базара кухарки. Пустой конный омнибус стоял возле фонаря; кучер почему-то распрягал лошадей. Шухов посмотрел сквозь стеклянную стенку, отделяющую его кабинет от общего зала. Чертежники сидели за своими досками. Между ними, лавируя, пробирался какой-то роскошно одетый господин. Вот он ближе, ближе, толкнул дверь. Тонкая стенка зашаталась.
— Владимир Григорьевич!
— Александр Вениаминович!
Шухов и Бари похлопали друг друга по плечам; затем Шухов, отступя на шаг, принялся внимательно разглядывать Бари.
— Но каким франтом стал…
На Бари были дорогого сукна брюки в крупную клетку, тупоносые ботинки на каблуках, цилиндр с лентой, длинное коричневое пальто с лацканами до пояса и бархатными манжетами. На белоснежном, с отогнутыми уголками стоячем воротничке краснел крупный прямоугольник галстучного узла.
— Надо, Владимир Григорьевич, — сказал Бари. — Я ведь теперь владелец фирмы. Комиссионеров у меня пока нет, бегаю сам, хлопочу о заказах. А чтоб заказ дали, ой-ой-ой какое солидное впечатление произвести надо!
— Чем же вы все-таки занялись?
— Производством резервуаров и вообще больших конструкций из железа.
— Вот как! — воскликнул Шухов.
— Да, так, — скромно сказал Бари. — Решил остановиться на этом.
— Садитесь же, — произнес Шухов. Бари сел, Достал гаванскую сигару.
— Ну, а вы? От предложения Чебышева отказались и служите начальником чертежного бюро управления Варшавско-Венской железной дороги? Разыскивая вас, я все это узнал. О другом спрашиваю — довольны ли, получили ли, что хотели, есть ли возможность применить свои способности, развивать их?
— Нет, конечно, — печально сказал Шухов. — Вот поглядите, чем приходится заниматься. — Он захлопнул папку и показал ее собеседнику. Надпись на обложке гласила: «Дела, касающиеся вознаграждения за вред и убытки, за утрату, порчу товара и т. п.». — Казенная дорога, дух угодничества, чинопочитания, боязнь свежей мысли господствуют здесь безраздельно. Поле деятельности, конечно, огромное, есть чем заняться. Но каждая новая идея должна пройти столько инстанций, утверждений и согласований, что под конец жалеешь: зачем предложил. И другое меня пугает. У нас пока нет тех масштабов, что в Америке. Но будет разрастаться промышленность, будут увеличиваться возможности для проявления самых низменных свойств, присущих дельцам. Я видел в Америке циничных и беззастенчивых хищников. Они появятся и здесь. Их мир не для меня. В детстве моем частым гостем нашего дома был Николай Иванович Пирогов. Бывало, дух захватывало, когда он рассказывал, как в Севастополе, под бомбами, лечил раненых. Вот образец, вот какие люди нужны России! Я стал заниматься по вечерам в Военно-медицинской академии. Да переутомился, сам попал к врачам. Говорят, ничего страшного пока нет, но может
— Владимир Григорьевич, — Бари всплеснул руками, — позвольте я уж вам выскажу все сразу! Что вы мечетесь, какой из вас Пирогов! Вы не врач по природе своей, вы замечательный инженер, великолепный практик. Да, я блестяще одет, но если моя контора не сумеет утвердиться, я переоденусь в лохмотья. Я не инженер, я коммерсант. Технической частью этого абсолютно нового в России дела должен заняться человек умный, способный, видящий в этом свое призвание. Нужно суметь очень быстро расположить к себе промышленников, завоевать их доверие и уважение. Из всех, кого я знаю лично, вы — самый подходящий. Я пришел, чтобы предложить вам занять должность глазного инженера моей конторы… И проблема юга решается сразу — я набрал много заказов из Баку, с нефтепромыслов. Вы не собирались этим заниматься, но человек предполагает, а бог располагает…
И видя, что Шухов молчит, Бари продолжал:
— Вы не будете ни с кем ничего согласовывать и утверждать. Вы будете принимать решения и сами их осуществлять. Я иду на большой риск, но я в вас верю. Не нужно отказываться: промышленное развитие России все равно пойдет, станете вы врачом или нет. Но если вы это сделаете, одним плохим врачом станет больше и одним блестящим инженером меньше…
Баку
Шухов долго смывал с лица и рук липкую грязь, потом опустился в мягкое кресло. Усталость не проходила. От подъезда отъехал фаэтон. Завтра утром он будет снова здесь. Сегодня Шухов впервые увидел, как перерабатывают нефть; завтра увидит, как ее добывают. Этот Черный Город — на север от Баку — колонны нефтеперегонных заводов, трубы, каменные стены строений! И запах — он всюду, этот резкий запах нефти, кислоты, керосина. Яркое южное солнце в дымке, все вокруг тусклое, как при тумане. Но это не туман — это густой черный дым валит из заводских труб. На крышах домов, на стенах, на зелени немногочисленных засеянных полей, даже на крыльях птиц — слой жирной сажи. Резкие порывы северного ветра сдувают ее хлопья, гонят в море. Ветер иногда дует сутками с ураганной силой. Тогда все сидят в домах, не выходят. Пески. А в Балаханах, на юг от Баку, где добывают нефть, говорят, еще хуже. Но зато на улицах российских городов горят керосиновые фонари, и в богатых домах свисают с потолков на металлических цепях роскошные узорные лампы, и даже бедные семьи, в комнатах которых раньше горела лучина, а свечи были недоступны, теперь собираются по вечерам у керосиновых ламп. Можно читать вслух, видны не только лица друг друга, но и дальние углы комнаты. Абажуры круглые, овальные, яйцеобразные; подставки ламп простые, длинные, в виде львиных лап. Керосин становится первой необходимостью. Во все углы России идет он отсюда.
Рано утром коричневый фаэтон с узкими полосами малиновой краски на подножках, ступицах и рессорах вновь подкатил к подъезду шуховского дома. Горный инженер Соколовский, служащий Общества для добычи нефти и жидкого топлива, поднялся на второй этаж. Через несколько минут он вышел вместе с Шуховым. Скрипнули рессоры, качнулся граненый восьмиугольный фонарь, кучер ожег кнутом сперва одну, потом другую лошадь. Двинулись.
— А по железной дороге нельзя? — спросил Шухов.
— Не проложена.
— Как же нефть-то для переработки возят?
— В арбах.
— Как это?
— Сами увидите…
Европейские улицы — с двуэхтажными домами, с балконами, украшенными гнутыми решетками, — кончились быстро. Потянулся Старый город — глухие стены с толстыми калитками, минареты. Затем и это кончилось; пошли неуклюже разбросанные дома, покрытые слоем копоти и пыли. Запахло нефтью. Дорога стала хуже, появились бугры, ямы, ручейки и лужи нефти. Вокруг простиралась черная, пропитанная нефтью земля. Попадались редкие, почти без зелени деревья. Будто корней-то у них нет, и вообще кто-то нарочно воткнул в эту землю сушняк. Лошади равнодушно ступали по лужам. Скрипели огромные колеса попадающихся навстречу телег, нагруженных бурдюками; грязные возчики оборачивались, разглядывали новенький фаэтон.